Я вошла в старый, с деревянными наборными сиденьями вагон. Окна были подняты, в заходящем солнечном свете висела пыль. Я выбрала место напротив солидного мужчины, читавшего толстую книгу. Пристроила свои сумки, устроилась сама, отдышалась, промокнула потное лицо чистым носовым платком.
Машинист вежливо предупредил, что двери закрываются. Двери закрылись, электричка постояла и тронулась.
Мужчина поднял глаза и посмотрел на меня. Взгляд у него был мягкий, растроганный. Мой взгляд, наверное, тоже смягчился в ответ. Я вдруг совершенно успокоилась, осознала, что сегодня пятница, летний вечер, я еду на дачу, воздух пахнет тополиными клейкими почками, и все остальное, все, что позади, за сегодняшним вечером, — чепуха.
Электричка покачивалась. Я увидела, что мужчина улыбнулся прочитанному. Он наклонялся к книге, как к лицу спящего ребенка, и как будто подсматривал его сны. Он переворачивал страницу осторожно, почти не касаясь, словно боясь разбудить.
Я подозвала торговку мороженым. Пока я расплачивалась, она присела возле мужчины, большая, потная, жаркая, с огромной сумкой в ногах, в которой лежал белый специальный лед. От этого льда можно получить ожог.
Торговка села слишком близко к мужчине и задела его своим жаром. Он поднял голову от книги и тихо попросил:
— Осторожнее.
— Уже ухожу, — сказала торговка, вручив мне твердый, в белом инее, брикет.
Я грызла мороженое и глядела в окно. Когда я вновь посмотрела на мужчину, он смотрел на меня. Книга лежала закрытой на его коленях. Глаза мужчины светились от заходящего солнца, горизонтальные лучи насквозь просвечивали вагон.
— Вкусное? — вдруг улыбнулся он.
— Да, — улыбнулась я.
Он смотрел, как я прячу фольгу от мороженого в целлофановый пакет, как вытираю губы и руки чистым платком.
— Вы молодец, — сказал он, — другой бы человек прямо бросил на пол, ни о чем не думая.
— Ну что вы, — сказала я. Мне было приятно, что он меня похвалил.
Книга его лежала, аккуратно обернутая в белую бумагу.
— Простите за любопытство, — сказала я, — но мне очень интересно, что вы читаете?
— В самом деле?
— Действительно.
— Так-так.
На первый взгляд он казался самым обыкновенным, скромного достатка пожилым человеком, живущим где-нибудь в Московской области. Самую главную часть его жизни занимает дорога, где он предоставлен наконец сам себе, ни о чем не заботится (электричку ведет машинист, чей голос иногда раздается). В дороге он предается воспоминаниям, размышлениям или наблюдает безнаказанно (тут я больше всего ошибалась) за попутчиками.
— Вы, конечно, едете на дачу, — сказал он.
— Легко догадаться.
— Но скажите, пожалуйста, на все лето вы едете или на три дня?
— На два. Понедельник уже не считается, в понедельник уже на работу, прямо со всей поклажей.
— И что же дальше, после понедельника, вторника, среды и четверга, будете вы в этой электричке в следующую пятницу?
— Обычно я езжу более ранней, сегодня пришлось задержаться, срочное дело.
— Я на раннюю не успеваю, поэтому давайте все-таки здесь встретимся в следующую пятницу, договорились?
— А зачем?
— Как? Вы же сказали, вам очень интересно знать, что за книгу я читаю.
— Это правда.
— К следующей пятнице я ее дочитаю и передам вам. На неделю. Идет?
— Ну, — сказала я.
Мы улыбались друг другу, поезд летел, качался и стучал, то громче, то тише.
На большой остановке в Мытищах вошли несколько человек, и один из них, молодой, лет двадцати парень, сел рядом со мной. Мои сумки нас разделяли.
Он был длинный, худой, стриженный коротко, как у них сейчас принято. Лицо совсем не взрослое, с прыщами на лбу. Мальчишка. Вполне возможно, ему и двадцати не было, очень может быть, его должны были в армию забрать в этом же году. На худой шее висели наушники от плеера.
Парень надел наушники, включил плеер, прикрепленный к кожаному солдатскому ремню. Закрыл глаза. Он сидел свободно, и губы его шевелились, очевидно, в такт музыке. В уходящем солнце на щеках и подбородке обозначился пух.
— Как хорошо, — сказал мужчина, — что придумали эти штуки. Лет тридцать назад они врубали свои магнитофоны на всю катушку, спасу не было. Невозможно было не то что думать, в окно смотреть.
Я кивнула, я помнила это время.
— Сейчас все гораздо, — он споткнулся, подбирая слово, — индивидуальнее, что ли.
Через несколько минут он вновь раскрыл свою книгу. Она не была заложена, он так помнил. Он нежно смотрел в страницу, я время от времени забывалась, глядя в окно.
Мы очнулись одновременно. Молодой человек рядом с нами закричал. Он сидел с закрытыми глазами, музыка громыхала в его стриженой голове, и он орал под эту музыку так, что даже с дальних сидений привстали.
Мужчина изумленно сказал мне:
— Вот это да!
Вдруг парень начал бубнить совсем тихо.
— Простите, — сказал мужчина, но парень его, конечно, не услышал.
Мужчина закрыл книгу и коснулся костлявого джинсового колена. Парень не реагировал. Мужчина посмотрел на меня беспомощно и — потряс парня за колено.
Парень замолчал, открыл голубые глаза.
— Простите, — сказал мужчина, — вы не могли бы…
Парень выключил плеер, сдвинул с ушей наушники.
— Простите, ради Бога, — сказал мужчина, — вы, наверное, не замечаете, но вы начинаете петь, когда слушаете музыку, и очень громко. Это мешает. Не могли бы вы себя сдержать?
Взгляд у парня был бессмысленный. Тем не менее, он сказал "хорошо", надвинул наушники, включил плеер и закрыл глаза.
— Слава Богу, — сказал мне мужчина и раскрыл лежащую на коленях книгу.
Его лицо не успело обрести прежнее умиротворенное выражение — парень запел вновь. Точнее, замычал.
Мы смотрели на него, а он, закрыв глаза, покачивался в своем музыкальном трансе. Голос его стал возвышаться.
— Можно перейти в другой вагон, — сказала я.
Мужчина закрыл книгу и открыл сумку, которая лежала между ним и окном. Места она занимала немного. Мужчина спрятал книгу в сумку и потряс парня за колено. Тот замолчал и открыл глаза.
Мужчина быстро придвинулся к парню, схватил свою сумку и поставил на колени так, чтобы парень видел, что в ней. И сказал:
— Смотри. Видишь? Я всегда его ношу.
Парень сдвинул наушники. Мужчина вынул из сумки тяжелый нож с наборной рукояткой из кусочков цветного пластика.
— Это мой старинный приятель, — сказал мужчина. — Потрогай лезвие.
Парень провел пальцем по синему железному краю. Под ногтями у него была черная грязь.
— Острое? — сказал мужчина.
— М-м, — сказал парень.
— Он всегда со мной. И ты не шути, пожалуйста. Будь добр. Я вооружен, и ты теперь это знаешь. Сиди спокойно, ладно?
Мужчина посмотрел парню в глаза и отодвинулся вместе с сумкой. Но сумку не закрыл и с колен не снял.
Парень надвинул наушники.
Он молчал минуты три, может быть, пять. Я сидела в оцепенении. Мужчина опустил голову, но не так, как если бы книга была у него на коленях, ниже, лица не видно.
Парень замычал свою песню. Она перекрыла грохот колес. Мужчина поднял лицо. Губы его были плотно сжаты. Он пригладил набок редкие седые волосы и уставился в окно. Он был невысокого роста, хрупкого телосложения, усталый.
Заканчивался длинный перегон перед станцией. Поезд тормозил.
— Я сейчас выхожу, — сказал мне мужчина. — До свиданья.
— До свиданья, — сказала я.
Он встал, повесил сумку на плечо и растолкал парня, как будто тот спал. Парень, увидев лицо мужчины, сдвинул наушники.
— Пойдем, — сказал ему мужчина. — Вставай, — он говорил отрывисто. — Выйдем. Боишься?
— Тебя, что ли? — сказал парень и поднялся. Роста он был большого.
Мужчина развернулся и быстро пошел к тамбуру.
— Придурок, — сказал парень и пошел следом, сутулясь.
— Не ходи, — сказала сидевшая с краю расплывшаяся тетка в платье с яркими крупными розами по белому фону.
Они вышли в тамбур, и двери на резиновом ходу сомкнулись. Весь вагон молчал и смотрел в эти двери, никто не двигался.
Поезд тормозил. Встал. Я увидела, как на платформу вышел мужчина. Солнце еще не зашло. Он шел, опустив голову, ветерок развевал его редкие волосы. Он придерживал за ремень висящую на плече сумку.
— Осторожно, — вежливо предупредил машинист. — Двери закрываются.
Поезд тронулся. Двери из тамбура откатились, и в вагон вошел парень, держась рукой за живот.
— Пырнул, — сказал кто-то.
— Ах, мерзавец, — воскликнула тетка с розами.
Я вскочила, подвела парня к сиденью.
— Убери руку. Я посмотрю. Не бойся. Я врач. Убери. Ничего страшного. Царапина. У меня зеленка в сумке.
Лицо у него было жалобное.