На остановке притормозила запыленная машина. В опущенное стекло выглянул серый небритый человек и спросил:
— Где здесь можно пообедать?
Номер на машине был московский.
Народ на остановке стоял в основном пенсионного возраста. День был будний, молодежь работала, а старики ехали с утра на рынок за огурцами, помидорами, черной смородиной, деревенскими яйцами, молоком, сметаной, творогом, зеленью, мясом…. День еще, собственно, не начинался, солнце было утренним, сонным.
— В "Сказке" можно, — сказала тетка с ведром поздней клубники. — За угол заедешь, будет старый дом, а за ним сразу "Сказка".
— Во-первых, "Сказка" сейчас закрыта, — сказал худой мужчина с двумя сумками, — во-вторых, там невкусно.
— Ишь ты, — заметил кто-то из толпы, — а я и не знаю, как там, у меня столько денег нет, чтобы знать.
Мотор сипел, машина подрагивала, серое лицо из темного окна смотрело на толпу.
— Может, у него тоже нет много денег, не на "мерседесе" едет, на старых "жигулях".
— Дешевле можно в "Сосновом бору" поесть.
— Пива там можно выпить, а не поесть.
— А хотите, — вдруг сказал нестарый еще, лет пятидесяти мужчина с холодным бидоном молока, — так можно у меня поесть.
Вся толпа на него посмотрела.
— Чем кормишь? — весело спросила тетка с клубникой.
— Щи у меня, — мужчина растерялся. — Картошки можно отварить на второе. А что?
В толпе рассмеялись.
Вдруг дверца в машине щелкнула и открылась. И человек из машины сказал:
— Садитесь.
Смущенный мужчина отступил от обочины.
— Чего вы? Я правда есть хочу. У меня язва, мне щи в самый раз. Садитесь. Я заплачу.
— Назвался груздем, — сказала тетка с клубникой.
— Полезай, полезай, — отозвалась толпа. — И до дому свободно доедешь, и бесплатно, это нам, пенсионерам, все равно…
Холодный бидон Алексей Матвеевич поставил в ногах. Машина шла ровно, но Алексей Матвеевич боялся, что на повороте тряхнет и молоко прольется. Он боялся, что оно прольется на светлые летние брюки и останется пятно.
В низкой машине Алексею Матвеевичу показалось, что он превратился в нечто вроде гудящего жука, как будто опустился на другую глубину жизни.
— За перекрестком направо, — сказал Алексей Матвеевич.
— Да, — отозвался шофер. Его серое лицо дня три было небрито, воротничок мятой рубашки загнулся.
На светофоре встали.
— Николай, — шофер подал руку.
— Алексей, — Алексей Матвеевич пожал руку шофера. — Только я не уверен, что у меня вкусно.
На повороте Алексей Матвеевич придержал бидон.
Дом их в пять этажей стоял в хорошем месте. Во дворе была тень от старых деревьев и тишина, которую они услышали, когда заглох мотор.
Алексей Матвеевич подождал, пока шофер закроет машину, отворил дверь подъезда и пропустил гостя.
— У меня дома не очень-то прибрано, вы извините.
Молча они поднялись на второй этаж. Алексей Матвеевич вынул из кармана плоский ключик и отворил дверь.
— Проходите, пожалуйста.
В темной прихожей Алексей Матвеевич включил свет. Гость огляделся.
— Вы проходите, — сказал Алексей Матвеевич. — Можно не разуваться.
— Я бы лучше снял обувь.
— Подождите, я достану тапочки.
Алексей Матвеевич вынул тапочки из стенного шкафчика.
— Это тестя. Сорок второй размер.
Гость переобулся, и Алексей Матвеевич повторил:
— Проходите, пожалуйста. Можно свет включить, а то у меня темно от деревьев, еще пять лет назад они с человеческий рост были, а теперь солнце от нас загородили. Вы отдохните пока, оглядитесь, вот ванная, пожалуйста. Я вам полотенце чистое принесу.
— Спасибо.
— У нас и вода горячая есть.
— Вы мне бритву не одолжите?
— Конечно, на стиральной машине там лежит.
Гость мылся долго, минут сорок. За это время Алексей Матвеевич успел и прибраться, и поставить на стол тарелку из новогоднего праздничного сервиза, и чашку с блюдцем, и стопочку. Вынул из холодильника домашнюю водку двойной очистки. Гнал ее Алексей Матвеевич собственноручно.
Из-за полумрака казалось, что наступает вечер. Алексей Матвеевич подумал и зажег над столом бра. Еще он подал к столу сметану и чеснок, а к водке — соленый огурец.
В ванной стихла вода. Алексей Матвеевич зажег огонь под чайником. Гость вошел в кухню с мокрыми волосами, гладко выбритый, пахнущий одеколоном, но в той же несвежей рубашке.
— Садитесь, пожалуйста.
Гость взялся за спинку стула.
Свет бра мягко отражался в белой посуде.
— А вы что, не хотите обедать?
— Я?
— Ну да.
— А вы не против?
— Ну разумеется. Как-то глупо, если мы будем, как дети, в ресторан играть.
— Действительно, — сказал Алексей Матвеевич и пошел за второй тарелкой. Праздничный сервиз стоял в горке в большой комнате.
Выпили по стопке за знакомство.
— Вы сметану кладите, — сказал Алексей Матвеевич, — и чесночок.
— Сметану не люблю, а чеснок не могу из-за язвы.
— Но запах вас не смущает?
— Нет.
Алексей Матвеевич очистил себе дольку.
Гость ел с аппетитом.
— Ничего? — спросил Алексей Матвеевич. — Неплохо?
— Сами готовили?
— Да.
— Очень хорошо. Я совсем готовить не умею. Чай и то не могу заварить как полагается.
— Я заварю. Кофе-то у меня нет, не пьем.
— Я тоже не любитель.
От еды у гостя на белом лбу выступил пот.
"И правда, — подумал Алексей Матвеевич, — больной человек, усталый. И один за рулем. Тяжело одному".
— Вы от самой Москвы едете? — спросил Алексей Матвеевич.
— Да.
— Сколько уже в пути?
— Семь часов.
— На поезде, пожалуй, быстрее.
— Пожалуй.
Гость доел щи дочиста. Положил ложку в тарелку.
— Благодарю.
— Хотите сладкое к чаю? У меня земляничное варенье есть. С белым хлебом со сливочным маслом очень вкусно.
— Да.
Над столом прямо под бра висела фотография в рамке под стеклом. Фокус был несколько размыт. Угадывался большой деревянный стол. Летние тени яблонь. Улыбающиеся лица, велосипед, приставленный к столу, белые чашки, надорванная пачка папирос, коробок спичек, морда собаки.
Во время трапезы гость нет-нет, да и вглядывался в те лица. За чаем Алексей Матвеевич решил пояснить.
— Это все мои, — сказал он, — и жена, и теща, и тесть, и дочура. На даче в прошлом году снято, они и сейчас на даче, а я здесь прозябаю — служба. Я врач, окулист. Сегодня у меня выходной выпал, а завтра уже все.
— Хорошо как, — сказал гость, с неожиданной тоской глядя на фотографию.
— Знаете, — сказал Алексей Матвеевич, — так хорошо, как на этой фотографии, не было никогда. Вот говорят, фотография — это момент, который был. На самом деле это момент, которого никогда не было.
Гость перевел взгляд с фотографии на Алексея Матвеевича.
— Может быть, вы и правы. Очень может быть. Я никогда не задумывался об этом.
— Я тоже, — растерянно сказал Алексей Матвеевич. — Это я сейчас, в разговоре с вами додумался.
— Да, — согласился гость, — один на один с собой человек не умен и не глуп, не добр и не зол. Надо быть с кем-то, чтобы быть.
Мысль показалась Алексею Матвеевичу любопытной. Во всяком случае, ему показалось, он понял фокус этой мысли.
— Вы отдыхать едете?
— Да.
— Далеко?
— Да.
— Тяжело одному далеко ехать.
— Ну почему, всегда можно остановиться.
— У нас вы надолго задержитесь?
— До завтра. Сейчас хочу по улицам пройтись, в музей загляну, в магазин. Рубашку куплю, бритву, а то все дома забыл. В гостинице устроюсь. Ничего у вас гостиница?
— Ничего хорошего о ней не слышал, честно сказать.
— Значит, в машине переночую.
— Зачем в машине, — сказал не очень уверенно Алексей Матвеевич, — я могу вас в большой комнате устроить.
— В самом деле? Вы действительно приглашаете?
— Во сколько вы подъедете?
— Не позже девяти.
— Хорошо. Я вам ужин приготовлю.
— Ну что вы.
— Мне не трудно.
— Сколько я вам должен за обед?
— Представления не имею. Нисколько не должны.
— Я оставлю сто рублей…
— Это много!
— А сколько бы я в ресторане оставил? За ужин и ночлег расплачусь завтра.
Когда гость ушел, Алексей Матвеевич выключил бра, но стало так темно и невесело, что он его включил вновь. Вымыл посуду, сел ближе к свету, посмотрел зачем-то на свет сотенную и подумал, что за такие деньги надо приготовить какой-то особенный ужин. Взять торт в центральной булочной, там неплохие торты, можно потомить говядину в духовке и отварить к ней молодой картошки, а к столу подать со сливочным маслом и с мелко нарубленным укропом. Вино покупать не стоит. При язве лучше стопку хорошо очищенной водки, а за свою водку Алексей Матвеевич ручался.
Он посмотрел на освещенную фотографию над столом и вспомнил то, о чем додумался сегодня. Мгновенье, которого не было никогда. Хотелось еще поговорить об открытом парадоксе, но вряд ли кто-то из знакомых, кроме сегодняшнего гостя, понял бы. Алексей Матвеевич погасил свет.
Первым долгом он навел блистательный порядок: и пропылесосил, и протер влажной тряпкой, и убрал с глаз долой лишнее, полил цветы, которые обыкновенно забывал поливать. Отправился за тортом.
Он возвращался автобусом и на центральной улице видел припаркованную машину гостя. Видимо, тот был в магазине, выбирал белую прохладную рубашку.
Вернувшись домой, Алексей Матвеевич спрятал торт в холодильник, промыл оттаявшую говядину, разрезал, зажег огонь в духовке…
Он устал к вечеру. Включил телевизор в большой комнате и сел перед ним в кресло. Он смотрел то один боевик, то другой. Алексей Матвеевич любил, когда в фильмах стреляют, дерутся, мчатся на бешеной скорости, когда поезда сходят с рельс, когда самолеты взрываются в воздухе, когда, пораженный пулей, падает человек. Когда действие прерывалось рекламой, Алексей Матвеевич подходил к окну, смотрел во двор. Иногда проезжала машина. Иногда останавливалась. Зачем-то открывалась дверца, и вырывалась из машины музыка. Дверца захлопывалась, все становилось глухо на секунду, мотор подавал голос.
К девяти гость не вернулся. Не вернулся он и к одиннадцати. Накануне рабочего дня следовало выспаться. Но Алексей Матвеевич не мог уснуть. Он, правда, выключил телевизор, разобрал себе постель и даже отогнул угол одеяла. Вычистил зубы, ополоснулся под душем.
Он сидел в кресле перед пустым темным экраном и прислушивался к звукам на улице. Во дворе стояла тишина, только деревья под ветром шелестели, будто большая тихая толпа стояла под окнами и перешептывалась. Полночь прошла. Наступали самые темные часы ночи.
Уже поздней осенью, когда от холода туманились окна, Алексей Матвеевич услышал в автобусе обрывок разговора (в туманных стеклах проплывали, растекались огни), и ему почему-то показалось, что речь шла именно о его госте. Говорили о каком-то небритом человеке в "жигулях": "Он нас бесплатно подвез. Ни копейки не взял, представляешь".
Вообще, Алексей Матвеевич часто вспоминал своего гостя. Впрочем, "вспоминал" — неподходящее слово, и слово "думал" — неподходящее. Самые подходящие — "представлял" и "видел". Как будто гость присутствовал, был рядом.
Алексей Матвеевич его присутствие ощущал реальнее, чем присутствие любого другого реального человека, даже собственных жены и дочери. Может быть, это был род психического недуга. Притом, что ничего определенного об этом самом близком (во всю жизнь не было ближе!) человеке Алексей Матвеевич сказать не мог. Точнее, ничего конкретного (профессия, семейное положение, привычки). Он даже имя его забыл! И, тем не менее, суть, состав этого человека, не выразимый словами, но поступками и поведением выказываемый, как будто пророс внутрь состава самого Алексея Матвеевича.
Иногда (в автобусе, на службе, на грани сна и яви и никогда во сне) он беседовал с гостем о всякой всячине. Он вспоминал с ним разные случаи из своей жизни, которые сам, один, кажется, и не помнил. Например, знакомство с женой.
Она работала в швейном ателье. Зимой пришел человек в рваном пальто. Был гололед, и он упал. Пока он снимал тяжелое пальто, а она брала, отряхивала от снега, разглядывала, раскладывала, подшивала, пока он сидел на жестком стуле и ждал под стук машинки, прошло время. Минут тридцать. Она вынесла пальто из своего закутка. Он надел и повернулся перед зеркалом. Их глаза встретились в зеркальном стекле. Они познакомились в зазеркалье. Можно сказать, что они так и не познакомились?
Алексей Матвеевич становился кем-то другим рядом с гостем. Что-то в нем открывалось, вернее — ему открывалось. Менялся фокус мира.