— Здравствуйте. Это радио? Кто-то меня слышит? Я немного выпила сейчас, это ничего? Выпила, а поговорить не с кем. Дай, думаю, позвоню, расскажу случай из жизни.
Прошлой зимой было. Ко мне пришел племянник мой, Никита. Он приходит и говорит: я, теть Валь, вот что придумал. Из дома сбежать насовсем. Надоело мне здесь. Я попрощаться пришел.
И молчит. И я молчу. Я говорю: Никита, а куда ты хочешь сбежать? А не знаю, он говорит. Может, на Запад, может, на Восток. Сам не знаю.
Деньги-то у тебя есть? — говорю.
Нет.
Как же — я, мол.
Сворую. Или попрошу у людей.
У меня пол деревянный, скрипучий, я как шаг сделаю — он: стой, слышу, куда идешь?
Никитка мой стоит, щеки красные, руки опустил, губы сжал. Я говорю — зима сейчас, потерпи до весны. Он — мочи нет. Я — да ведь терпел. Он — надоело.
У меня слезы в горле — как же я? Я ж привыкла, что он ко мне зайдет вечером, уроки у меня решит, посидим мы с ним, чаю, что ли, выпьем, телевизор поглядим. Рубашка у него порвется, я починю. А бывало, что я книжку читаю из библиотеки, а он радио крутит. Я бы и совсем его к себе взяла жить, да брат разве даст, приедет из рейса и скажет мне — своих надо было родить, а его домой потащит и там прибьет. Мать у Никитки баба крикливая, деревенская, тоже в ухо добавит, хоть ей до него и дела нет никакого, все бы по подружкам трепаться.
Никитушка, говорю я. А он молчит.
Никитушка.
Прощай, теть Валь.
Погоди, говорю, постой чуть. И бегу в кухню, там у меня в шкатулочке денег немного было, и белый хлеб я купила к воскресенью. Вбежала в кухню и слышу: полы в прихожей — скрип, скрип, скрип. Я обратно бегу. А Никитушки и нет больше, ушел.
Если слышит меня, то пусть позвонит вам, даст знать.
А мне еще, Никитушка, все кажется, будто я не иду тогда в кухню, а говорю: погоди, мол, я соберусь, вместе пойдем, чего мне тут оставаться… И собираюсь: рюкзачок беру, хлеб в него кладу, консерву, штаны надеваю теплые, свитер, куртку, шапку. И вот мы идем с Никиткой вместе, шаг в шаг, идем ночью и говорим, что все о нас в конце концов позабудут.
Я просыпаюсь рано, часа в четыре. Но не встаю, протягиваю руку и включаю радио. В это время идет передача в прямом эфире, я не знаю, как она называется. Люди звонят и рассказывают о себе. Ведущий, в общем, молчит. Не торопит никого, не прерывает.
Все наконец угомонились, все соседи, все домочадцы. Спят. На весь большой город только несколько человек не спят, и кто-то из них говорит сейчас в прямом эфире, а я слушаю.
— Я работал в закрытом исследовательском институте под Москвой, меня туда распределили. Я женился. Квартиру дали. Трое детей. Я был кормильцем. Не так чтобы много приносил, но нам хватало: на одежу, на игрушки. Участок у нас был, картошку сажали. А потом случилось другое время, и я остался без заработка, и жили мы на одну картошку.
Нас не увольняли, но зарплату не платили. Мы не уходили. Работали. Несколько человек нас таких было, потом все уволились, кроме меня. Меня тяжело сдвинуть. Я не люблю ничего менять в жизни.
Но денег не было, пообносились все, картошка к началу лета вся кончилась, на мыло уже не хватало, телефон у нас отключили.
Пока телевизор не сломался, мои терпели. На другое утро я пошел работу искать. Прочитал все объявления на остановке. Шофер был нужен или бухгалтер, или кто молодой, или продавец на рынке.
Пока я объявления читал, меня увидел из машины бывший мой сослуживец. Тормознул, вышел. Хлопнул по плечу — чего, мол, тут торчишь, чего небритый, чего у тебя башмаки каши просят и всякое прочее. Он мне и предложил работу.
В Загорске, сказал, милое место. Я тебя рекомендую, только в таком виде не возьмут, надо аккуратно, в костюме, с галстуком, белая рубашка.
Это чего, я говорю, похоронное бюро?
Он — нет, рекламное агентство. Деньги, учти, платят.
Да я сроду галстуков не носил.
Как хочешь.
Да у меня денег нет.
Он мне дал в долг. Хороший был человек.
На другое утро я уже был в Загорске, при галстуке, чисто бритый, ногти мне жена подстригла, а волосы соседка. Особняк действительно тихий, в стороне от туризма, на спуске. Лестница на второй этаж. За дверью контора, компьютеры.
В июне я поступил. В июле получил зарплату. Вернул долг, телевизор купили, ну и по мелочи. В августе вторая зарплата. Тоже вся разошлась.
Раньше меня малой спрашивал — чего ты на работе делаешь? А ничего, ему Люся отвечала, сигареты курит. Я смеялся. Тайна, говорил. Сейчас он не спрашивает, думает, что знает. Я слыхал, как он пацанам говорил.
Но делаю я не то, что он думает. Я деньги делаю. Они тратят. Я делаю. По кругу бегу.