Я насчет передачи, которую смотрела вчера. Больше-то у нас и делать нечего, кроме как смотреть телевизор. С утра сходишь, конечно, на рынок, возьмешь чего-нибудь, хоть хлеба, а то и ничего не возьмешь, так потолкаешься среди людей. Намерзнешься, домой придешь, чайник разогреешь на плите, телевизор включишь. Он у меня прямо в кухне, сын купил, он в самой Москве живет, редко когда заедет, времени нет, да и скучно у нас, кроме рынка нет ничего. Дома, лес, и шоссе гудит. Ночью все сидят по домам, только молодые ребята ходят в темноте с ножами. Да машина какая-то ездит все время ночами. Я не сплю, подойду к окну, она идет, и фары горят. В самой машине темно и тихо, будто она сама по себе идет. А может, так и есть.
В той передаче выиграл сто пятьдесят тысяч мой сосед по подъезду Владик Егоров. Лет ему не больше двадцати, а то и меньше, хотя в школе он уже не учится. Передача ваша мне понравилась, увлекательная, и потому хочу предупредить от ошибки.
Владик совершил все эти бесстрашные поступки, я не спорю, перенес испытания и не дрогнул. Особенно я за него боялась, когда он сидел-сидел молча в этом ночном клубе, пил что-то мерзкое, зеленое из стакана в каком-то углу, а потом вдруг поставил стакан, слез с высокого табурета, прошел сквозь толпу (и все с тихой улыбкой), взобрался на сцену, отодвинул девку от микрофона и сказал:
— Привет, ребята, не надоело вам ее слушать?
И вроде бы я знаю, что где-то тут в зале ваши люди прячутся с камерой и так, а все равно страшно. Ну как пальнет кто из этой толпы во Владьку, ваши люди и ахнуть не успеют.
Владька стоит тихо и улыбается, а у ребят этих в толпе лица зверские. Даже не верится, что это наши ребята, русские, а не из американского фильма. А Владька стоит и улыбается.
— Да вы на вопрос ответьте, надоела она вам?
И вдруг толпа орет:
— Дааа!
Владька смеется в микрофон, а какой-то мужик берет его за локоть и уводит, а Владька не противится.
Дальше вы не показали, а может, у вас договоренность была с клубом, что Владьке ничего не будет, не побьют, выведут просто на воздух. А все равно страшно. С толпой-то не договоришься.
Но дальше было еще страшнее, когда Владька среди ночи пристал на улице к совершенно разбойного вида компании (вот такие у нас среди ночи с ножами ходят). Парни все в черном, стоят, курят, голоса низкие, хриплые, а Владька подходит в белом свитере, шея тонкая из ворота торчит, и говорит:
— Ребята, я заблудился в вашей Москве, вы не проводите меня до дому, я по такому-то адресу остановился.
Они его рассматривают, молчат, глаза их — мертвые, пустые, а светофор, как безумный, желтым огнем мигает.
Владька стоит и улыбается. Вдруг бритый парень говорит:
— Проводи его, Миша.
И Миша этот со сломанным носом и с козлиной бородкой, руки в карманах (а чего там в этих карманах, бог весть), качнулся с пятки на носок и говорит Владьке:
— Пошли.
И взглядом пустым смотрит.
И вот они ушли вдвоем, а вы, где-то как-то прячась, — за ними. И хоть вы рядом, все равно он может ножом, как молнией, Владьку пронзить. Я от страху окоченела. Шаги их по улице — топ-топ-топ.
Довел Миша Владьку по адресу и оставил живым, не тронул. И тут третье началось.
Вроде бы не ночь, день. В электричке цыганки едут. Остальной весь народ сидит тихо, а цыганки шумят, дети их по вагону носятся, по полу катаются. Цыганки семечки грызут, смущают обыкновенных людей наглыми взглядами. Цыганка, если захочет, так взглянет, что человек все забудет и последние деньги ей отдаст. У них глаза черные, страшные, они ж не люди.
И вот эти цыганки снимаются с места на какой-то станции и собираются к выходу, а люди все смотрят им вслед. Наш Владька встает и идет к ним в тамбур, в самую гущу. Сходит с ними и идет, не отстает, куда они. По платформе, с платформы на какую-то дорогу, по которой они так идут, что машины тормозят, боятся. Хотя машин мало. Ветер дует в их цветные юбки. Шелуха от семечек по ветру летит. Ребятишки галдят, носятся туда-обратно. Владька идет в этой цыганской толпе, тоненький, стройный, улыбается.
Скоро показываются пятиэтажные блочные коробки, в которых люди живут.
Стоят посреди поля три дома. Небо над ними. Белье полощется на веревках. На балконе старуха стоит, вроде меня, не цыганка, обыкновенная старуха, злая или добрая, неизвестно, но простая, наша. Да и видно, что во всех домах наши живут. Наши дети во дворе скачут, наш парень в машине мотор заводит.
Цыганки идут гурьбой в подъезд нашего дома, и в подъезде их галдеж, как в трубе гудит. Владька прямо с ними в подъезд идет.
Я вот все думала, как это Владьку так незаметно для цыган снимали? Мне сын по телефону объяснил, что могли совсем издали специальным приближающим объективом снимать, вроде как в бинокль. А в подъезде наверняка другой человек поджидал, хоронился со съемочным аппаратом на верхней площадке и оттуда стал снимать, как только они ввалились. Что касается квартиры, то могли даже подсматривающий прибор загодя установить. Вошли, например, какие-то люди, якобы проверить документы, и установили втихаря. Так или не так, не знаю, может, вы объясните?
Во всяком случае, показано, как Владька прямо вместе с цыганами прет в их квартиру. И тут одна немолодая цыганка поворачивается к нему и спрашивает:
— Куда ты?
Они вдвоем весь узкий коридор загородили, а дети их толкают, им в квартиру охота протиснуться, может, там еда на кухне ждет.
— Я к вам, — говорит Владька и улыбается.
— Что к нам?
— Я с вами жить хочу. Можно?
— Иди себе, — говорит цыганка.
— Да нет, — говорит Владька, — я останусь.
Молодая цыганка к Владьке притиснулась и стала над ним смеяться. Что-то гуторит старой и смеется.
Тут в коридоре появляется цыган, и цыганки с детьми смолкают. Старая отходит к стене, дает цыгану проход к Владьке. Цыган — мужик крепкий, плечистый, в одной белой майке и армейских пятнистых штанах. На круглом плече — татуировка: синий паук. Глаза у мужика черные, как угли жгут. Женщины притихли. И дети смолкли, и не видно детей даже, затаились.
А ну как этот мужик вгонит сейчас Владьку в стену одним ударом. И никто его не спасет, ваших никого в квартире нет. Вдарит, вынесет во двор и бросит, и никто даже к Владьке не подойдет, ни один наш человек.
Мужик что-то сказал резко, старая цыганка глаза опустила и ушла. Мужик просто взял Владьку за плечо и вытолкнул из квартиры. Дальше вы показали не Владьку, а цыгана, как он прошел в кухню (я углядела по дороге, что в комнате у них матрацы друг на друге чуть не до потолка громоздятся, и подушки, и ковры лежат на полу). Цыган сел за столик. Цыганка ему тарелку тут же поставила.
— Уезжать будем, — сказал цыган.
— Куда?
— На Урал.
— Холодно там.
— Завтра едем. Засиделись.
Такие три испытания выдержал Владька и заработал сто пятьдесят тысяч рублей.
Можно, конечно, сказать, что он их заработал честно, бесстрашно, но в том-то и суть, что бесстрашие его неправильное, необыкновенное. Вы-то не знаете, а мы тут все знаем, что Владька человек не простой, а сумасшедший. А вы, когда правила игры говорили, говорили, что у вас участвуют люди простые, инженеры или учителя, кто не испугается и войдет в контакт со страшными людьми (это я прямо из "Семи дней" привожу ваши слова).
Простым людям страшно, а Владьке ничего не страшно, потому ваша игра нечестная.
Года два, что ли, назад Владька стоял на остановке в Загорске и ждал автобус. Он в Загорск ездил на курсы, хотел поступать в институт после школы. Вдруг прямо против него остановилась машина, опустилось стекло в салоне, и из щели стрельнули. Владька прямо дуло углядел. Ничего в него не попало, он упал, потому что потерял сознание.
Бог его знает почему из той машины стреляли и почему не попали. Может, ребята хулиганили, только что купили где-то пистолет и решили пальнуть, пугнуть парнишку. Стоял один на остановке, к свету жался, видно, что робкий человек.
Когда он без сознания упал, они, видать, испугались и укатили сразу. А Владька полежал, пришел в себя и встал. С тех пор он бесстрашный.
Он, видите ли, решил, что его в самом деле убили, что он встал не живой, а мертвый. Вроде бы он как не человек, а дух. Ходит среди людей безнаказанно и ничего ему не делается, он всегда будет невредимый, потому как уже не человек.
Я иногда думаю, а может, это и в самом деле так, и у него ничего не болит. Тогда тем более, нечестная ваша игра, и вы должны извиниться перед нами, смертными зрителями, и сыграть заново, с живым пугливым человеком. Пусть он переступит свой страх, а мы поглядим.