Я был хилым, болезненным ребенком, и мать разрешала мне не делать уроки. Я часами просиживал в кресле и листал энциклопедию животных — тяжелые тома с золотым обрезанным краем. Старинные изображения и описания насекомых казались мне изображениями и описаниями инопланетных существ. Рядом, на научных фотографиях, тела насекомых просвечивало солнце, каждое сочленение, каждый волосок. Легко было вообразить себя мальчиком-с-пальчиком.

Глаз насекомого состоял как будто из тысячи глаз, смотревших разом и одновременно и посылавших в крохотный мозг сигнал. Насекомое видело мир сразу со всех сторон. Я даже не мог вообразить, как можно разом видеть всю чашу Вселенной, все движение, весь трепет мира. Насекомое опрокидывало мои представления о красоте и целесообразности. Оно было ужасно.

Возможно, оно видело не только все пространство, но и все время сразу, и моя жизнь была для него сферической прозрачной каплей, летящей в черной бесконечности мира. Я и сам так ощущал свою жизнь, хотя не мог обозначить ощущение словами.

Я часто болел, часто пропускал школу, мало знал своих товарищей. Они были скорее моей фантазией, чем моей реальностью.

Школа, в которой я учился, была лучшей в городе. Уже в начальных классах нам преподавали японский язык, учили правилам стихосложения, риторике. На уроки рисования к нам приходил настоящий художник. Он учил нас чувствовать цвет и слышать ритм линии. Я до сих пор помню эти уроки. От физкультуры я был освобожден, но физрук уговорил маму, чтобы я все-таки ходил на занятия и выполнял несложные упражнения лечебной гимнастики.

До поздней осени мы занимались на улице на спортивной площадке, вокруг которой росли высокие тополя. И я помню, как кружились в воздухе их сухие листья и как от этого кружилась моя голова. Ладонь моя помнит гладкое круглое дерево брусьев, пальцы — липкий клей тополиных почек. Помню я тяжесть песка, в который мы прыгали, разбежавшись по асфальтовой дорожке, и стеклышко на асфальте, прозрачное, отразившее свет осени.

После урока я переодевался дольше всех и последним выходил из раздевалки. Как правило, уроки физкультуры и были последними.

Я выходил из опустевшей школы и шел тихо, как человек, у которого столько времени до вечера, сколько он пожелает. Я заглядывался на камешки под ногами, на прохожих, на отраженный в окнах свет заходящего солнца, на кошку (а кошка смотрела на меня, и мы оба не двигались, запоминая друг друга).

Вот как-то раз я брел так из школы. Солнце клонилось к западу и светило мне в спину. Я отбрасывал впереди себя длинную тень, но не плотную, а прозрачную, словно я сам был прозрачный, как насекомое. Вдруг я увидел под ногами маленький плоский ключик. Я наклонился и поднял его. Ключик был белый, чистый, на красной в синий рубчик порванной тесемке.

Я знал этот ключ. Я много раз видел его на шее у своего одноклассника Димы Морозова, когда он переодевался на уроках физкультуры. Красная тесемка часто выглядывала из открытого ворота его рубашки.

Я знал, где живет Дима Морозов, хотя ни разу у него не был, как, впрочем, я не был ни у кого из одноклассников.

В самом начале сентября Дима вдруг подсел на перемене ко мне. Я разглядывал картинку в новой хрестоматии по литературе: молодой человек с саблей и в парике с хвостиком стоял против другого такого же вооруженного человека.

— Слушай, — сказал Димка. — У меня завтра день рожденья. Хочешь прийти?

— Хочу, — сказал я.

— Я уже знаю, что мне подарят целую коробку оловянных солдатиков. Поиграем. Бабушка спечет торт. Придешь?

— Да.

— Давай. Я тебе фотографии покажу, мы этим летом на море были, до сих пор загар держится, видишь?

— Да.

— Ты сам доедешь или с мамой? Я далеко живу.

— Сам.

— Молодец. У тебя чистая промокашка? Давай я нарисую, как ехать.

Эта промокашка до сих пор лежала у меня в хрестоматии на картинке с двумя вооруженными саблями людьми. Впрочем, я и так выучил, что на ней было написано и нарисовано, до последней черточки.

В день рожденья Димы я лежал дома с температурой и до сих пор помню, как вечером бежали по потолку тени тополиных веток, отраженные бегущим светом фар.

С ключом в кармане я свернул на улицу, на которой никогда прежде не бывал. Я прошел ее всю. Я шел по краю тротуара, а тень моя забиралась на стены домов. Я перешел дорогу, перешел сквер, заросший дикими яблонями. Мелкие красные плоды валялись в траве, шуршали под ногами сухие листья, по-лесному пахло грибами.

За сквером стоял медицинский институт, и ребята говорили, что в нем режут для опытов мышей, кошек и собак. И я прошел мимо этого института тихо, тихо, будто боялся, что и меня сейчас схватят, утащат в каменное, с гранитным основанием здание и зарежут для опытов. Почему я все-таки не бежал, а шел тихо, не понимаю сейчас. Возможно, боялся задохнуться и упасть.

За зданием был совсем тихий переулок. По правой его стороне стоял кирпичный дом в пять этажей. Во двор вели ворота. За деревянными сараями бегали и кричали ребята. У подъезда на лавочке сидели старушки. Я прошел мимо них в подъезд, опустив глаза.

Поднялся на третий этаж к одиннадцатой квартире и позвонил в дверь. Никто не подходил. Я вынул из кармана плоский ключик на тесемке, вставил в замочную скважину и отомкнул дверь. Не знаю, почему. Я сделал невозможное, я тайком проник в чужой дом.

Я постоял в прохладном полумраке прихожей. В зеркале отражалась вешалка, на которой висели теплая Димкина куртка и осеннее женское пальто. Деревянные крашеные полы чисто блестели.

Я вышел из прихожей в комнату. Последние лучи уходящего солнца освещали ее. В углу на тумбочке стоял телевизор, накрытый белой расшитой салфеткой. Я видел телевизор впервые в жизни, но догадался, что это он. Я ничего не коснулся в этой квартире, я только все увидел своими глазами, будто я правда был прозрачный, проникающий сквозь стены дух.

В раковине лежала немытая посуда, но стол был протерт чисто. Над столом висели часы с кукушкой и тикали. На подоконнике стояла круглая вазочка с карандашами.

Из кухни я опять вернулся в комнату. За шкафом стояла маленькая Димкина кровать, на спинке стула у изголовья висели его спортивные шаровары. Под шкафом я увидел армию оловянных солдатиков — знаменосцев, пехотинцев, артиллеристов с пушками на колесах.

В квартире темнело. Наступал настоящий взрослый вечер.

Я вышел, осторожно ступая. Язычок замка с щелчком замкнул дверь.

Ключ я выбросил в сквере с красными яблоками. Вечером у меня был жар.