Портрет мертвеца в черном

Двадцать шестого утром обещали снег.

Снег шел. У дяди в комнате горел свет. Во всей квартире стояла тишина. Казалось, она во всем мире, из-за снега.

Митя убрал раскладушку за дверь и поставил чайник.

Свежая газета пачкала пальцы. Чайник разогревался. Снег шел. «Пособия на рождения и похороны увеличены». «Журналистов на этот раз пронесло». «Читал ли Гоголь „Нового Гоголя"?» «Девушка без комплексов ищет друга». «Бизнесмен из США любит спорт, музыку...»

Чайник закипел.

«Женщина тридцати лет и мальчик пяти ищут мужа и отца. Жилплощадью обеспечены».

Митя набрал номер и тогда только подумал, что еще рано, все на свете спят, кроме него.

Трубку взяли мгновенно.

Митя купил три гвоздики в прозрачной хрустящей бумаге. Снег таял, не долетев до земли. Руки мерзли.

Митя пришел на пятнадцать минут раньше, она — точно. Только подошла не сразу. Издали рассмотрела его. Одет недорого. Чисто. Губы посинели от холода — давно ждет. Лицо показалось простодушным. Это решило дело.

Он растерялся, что она красивая и так хорошо одета. Подумал, это она для шутки написала объявление и деньги на цветы потрачены зря. Она сказала:

— Это вы хотите стать мужем?

Кафе было совсем маленькое и темное. Он обрадовался темноте, что мог скрыться в ней. Низко над столиками светили фонари.

Она расстегнула плащ. Митя отодвинул стул, и она села.

— Что вам взять?

— Черный кофе. Без сахара.

— А к кофе?

Она взглянула на него.

— Ничего.

Кофе здесь стоил дорого, он подумал: ну ничего, сам виноват.

Некоторое время они молчали. Цветы в хрустящем целлофане лежали на столе.

— Вы москвич? — спросила она.

Пропал, — понял он. Но ответил честно.

Ее глаза из-за полумрака казались еще серьезнее.

— Квартиру снимаете?

— У дяди живу.

— Большая квартира?

— Однокомнатная. Я на кухне живу.

— Теплое местечко. Работаете?

— Бывает.

— Что так?

— Тяжело без прописки.

— Могли бы у дяди прописаться.

— Он боится.

Митя подумал: раз она все поняла про меня, про мою цель и все-таки еще что-то хочет понять, пусть.

Он рассказал, что дядя — человек старый и неряшливый. Не готовит, не моет посуду, не стирает. Готовит, моет и стирает он, Митя, потому что не может в грязи, плохо ему от грязи, заболевает.

В комнате дяди Митя не бывал никогда.

— Отчего?

— Не пускает.

— Знаете, какие окна были на кухне, когда я их впервые увидел? — сказал Митя. — Сальные. К ним приблизиться было страшно. Одна муха приблизилась и влипла. Дело было летом.

Женщина усмехнулась.

— Это хорошо.

— Что? — удивился Митя.

Она не ответила.

— Почему вы домой не едете?

— Спиться боюсь.

И это была совершенная правда.

Городок Митин был небольшой и старинный. Кремль. Парк над рекой с колесом обозрения. Станция. Три завода. И тишина. Очень тихо казалось в этом городке, особенно после Москвы. Тишина пугала. И все Митины приятели заглушали эту тишину водкой.

— Кто вы по профессии? — спросила женщина.

— Программист.

— И хороший программист?

— Не особенно, — честно ответил Митя.

— Но работу-то сумеете найти с пропиской?

— Я в одной конторе кое-что делал по договору.

Женщина в молчании допила свой кофе.

— С сыном попробую вас познакомить.

Уже на улице Митя сообразил, что не знает, как к ней обратиться.

— Ольга Петровна, — сказала она. И спохватилась. — Это я по привычке. Оля, конечно. Я ведь преподаю. Французский.

Митя с тех пор всегда мысленно звал ее Ольгой Петровной.

В детском саду пахло подгоревшим молоком. Запах опрокинул Митю в беспомощное детство, когда не умеешь зашнуровать ботинки и дотянуться до конфеты на буфете.

Играло пианино.

Стены детского сада были разрисованы морскими видами, точнее — подводными. Плавали пучеглазые рыбы и подводные лодки с прожекторами, и батискафы, пучеглазые, как рыбы. Осьминоги со страшными щупальцами. Крабы с фиолетовыми глазами. Водолазы. Русалки... Русалки жили в сияющих раковинах. Заросший моллюсками парусник стоял на дне.

Все эти виды так Мите понравились, что захватило дух.

За стеклянными дверями танцевали шестилетки. У теплой батареи стоял щуплый мальчуган. Макушка едва достигала подоконника. Он стучал пальцами по батарее в такт мелодии.

— Мой, — сказала Ольга Петровна. — Санечка.

У Санечки были хмурые глаза.

— Он со мной не разговаривает, — сказала Ольга Петровна. — Уже две недели.

— Почему?

— Я ему машинку не купила. Он мальчик послушный, но машинки — его слабость. Еще, предупреждаю, он о себе очень большого мнения, о своей голове. Она у него действительно соображает лучше, чем у любого взрослого. С возрастом все, конечно, встанет на место. Все вундеркинды становятся обыкновенными взрослыми.

Пианино смолкло. Пальцы мальчика замерли.

— Вы когда-нибудь имели дело с детьми?

— Нет.

— Плохо, — сказала Ольга Петровна.

Мальчик их увидел.

Когда потом Митя рассказывал следователю эту историю, он понимал, как все выглядит глупо, как он, Митя, выглядит глупо и даже подозрительно.

В кабинете у следователя было тепло, несмотря на мороз за окном. Когда Митя закончил рассказ, закипел чайник. Следователь извинился и встал его выключить. Следователь был не старше Мити.

В шкафчике стояли прозрачные стаканы, сахарница и вазочка с конфетами.

— С сахаром?

— Спасибо, — тихо сказал Митя, — я не буду чай.

— А я не люблю сладкий. — Голос у следователя был мягкий, а глаза холодные. Мите было очень не по себе от его глаз.

От пакетика расходилось густое коричневое облако. Следователь отпил чай, и испарина выступила у него на лбу.

— Один человек говорит, — сказал он, — другой слушает, и Бог знает, то ли он слышит. Я сейчас вашу историю вам же перескажу, чтобы не было недоразумений.

И взглянул ледяными глазами.

— В первый день знакомства, то есть вечер, она сказала, что вы ей подходите.

Выходило обидно для Мити, но верно.

— На другой день вы были уже в ЗАГСе... Вы переезжаете к жене. Как проходит ваш первый день? Жена говорит, что неважно себя чувствует. Она лежит, вы готовите, кормите ее и ребенка. Мальчик вам нравится. Вы с ним разговариваете: «Правда ли, что ты такой умный?» — «Правда». — «А что это значит?» — «Как будто мне не шесть лет, а тридцать шесть». — «А в тридцать шесть люди умные?» Он, видя ваш интерес, показывает, на что способен. Читает по-французски. В шашки вы проигрываете. Он предлагает в шахматы, но вы не умеете. Его игрушки — машины. Из коробок выстроен двухэтажный гараж. На полу устроена дорога с дорожными знаками, постами ГАИ и кафе по обочинам. Вам он не позволяет касаться машин. Квартира вам нравится. Две комнаты, большая кухня, кладовка. Очень уютно, много книг. На кухне собрание замечательных штучек: миксер, тостер, кофеварка, электрический чайник с золотой спиралью.

Вам все нравится. «Повезло», — думаете вы, как тот пес. Читали Булгакова?

— Кино смотрел, — тихо сказал Митя.

— Я тоже. Устаю я, чтобы книжки читать.

Отпил чай.

— После ужина вы смотрите телевизор. Вы замечаете, что жена за вами неотступно наблюдает. Вам кажется, уже пять лет из вечера в вечер вы смотрите телевизор. Вам хорошо. Мальчик решает задачу, которую вы ему придумали. Звонит телефон. Вы не видите, с каким лицом жена говорит по телефону, она повернулась спиной. Кладет трубку. Оборачивается. «Митя, — говорит, — мне нужно ехать. Тетка заболела». Она собирает чемодан. Кстати, что она туда положила?

— Тапочки. Белье. Пару свитеров. Французские книги. Еще что-то, не помню...

— Большой вышел чемодан?

— Большой.

— Тяжелый?

— Тяжелый.

— Утром она уезжает. Вас просит не провожать. Вы послушны. Через пару дней звонит и говорит, что задерживается. Подробно расспрашивает о делах. Сожалеет, что забыла «Книгу перемен». Вечерами вы проигрываете в шашки. Гуляете. Мальчик показывает микрорайон. После ужина он возится с машинами. Никаких хлопот с ним. В знакомой конторе с вами заключили договор. В штат не берут. Кстати, по телефону жена вам говорит, что деньги в книжном шкафу, на верхней полке, за альбомом с фотографиями. Серая шкатулка со Спасской башней. Мальчик трубку не берет, он все еще не разговаривает с матерью. Дни идут. Вы находите «Книгу перемен» и гадаете по ней. Как истолковать гадание, вы не знаете. Дни идут. Вы заглядываете в серую коробочку со Спасской башней. Вас пугает такое количество денег. Теперь вы запираете дверь на оба замка. Дни идут. Наконец-то вы начинаете волноваться. Наконец-то вы понимаете, что не знаете даже адреса больной тетки. Смоленск. Смоленск — немаленький город. Вы расспрашиваете мальчика, но он не знает тетки в Смоленске. Вы стараетесь его не волновать, он и не волнуется. Она не звонит. Три недели. Месяц! В книжном шкафу вы находите старые письма. Ни одного из Смоленска. Ни в одном — о тетке. Вечером — звонок в дверь. Вы бежите открывать. И долго не можете открыть из-за двух замков. Наконец дверь распахнута. Молодой человек разворачивает удостоверение. «Где ваша жена?» Ваша жена подозревается в убийстве. Собственного брата. Мальчик стоит и вертит колесо машинки. Его лица вы не видите.

— Так?

— Так.

Следователь подписал Митин пропуск. Митя робко взглянул в ледяные глаза.

— Простите. Я бы... хотел знать картину. Преступления. Почему? Как?

Следователь вытянул ноги, так что уперся в обогреватель.

— Ваша роль в этой истории — быть отцом мальчика. Так задумала Ольга Петровна. И не стоит забивать свою бедную голову.

Вечером, когда Саня уснул, Митя закрыл дверь в детскую и сел за письменный стол. Включил компьютер. Завел файл под именем «ДЕЛО» и внес туда все, что о деле знал. По пунктам.

1. Убит брат Ольги Петровны, Сережа. Ему было восемнадцать лет. Дворник. Убит из нагана в собственной квартире.

2. Оружие в доме не найдено.

3. Через месяц после убийства милиция получает наган, из которого убит Сережа. На нагане — отпечатки пальцев. В записке сказано чьи. Ольги Петровны. Записка на плотном чистом листе. Компьютерный набор.

Очевидно, Ольга Петровна узнала, что наган в милиции. Очевидно, из телефонного разговора.

Из энциклопедического словаря: наган — револьвер, с конца XIX века — на вооружении в русской армии. В Красной Армии — до Великой Отечественной войны наган образца 1895 года, калибр 7,62, прицельная дальность стрельбы — до 100 м, барабан на 7 патронов.

В доме неподвижно стояла тишина, и Митя даже подумал на секунду, что оглох. Среди файлов был один графический. Митя его открыл и увидел...

Подводное царство. Батискаф запутался в водорослях.

Утром Митя сварил овсянку и поджарил тосты. По радио передали мороз.

— Кто батискаф нарисовал в компьютере? — спросил Митя.

По радио говорили о политике, о курсе реформ. Санька дослушал фразу диктора и тогда только ответил:

— Дядя Сережа.

Его лицо было совершенно спокойно. Митя осторожно уточнил:

— Мамин брат?

— Да.

— В детском саду тоже его батискафы?

— Да, — безмятежно ответил Санька.

— А как так вышло?

— Мама его просила.

— Выходит, у них с мамой были хорошие отношения?

— Да.

— И у вас он бывал?

— Конечно.

Митя решился еще на вопрос:

— Давно он был в последний раз?

— Осенью. У мамы как раз учебный год начался.

В кладовке стоял в углу пылесос. Притулились в углу лыжи. В другом — елка. Митя даже подумал, что настоящая. Коснулся с опаской, но иголки были мягкие, не укололи. Митя снял с вешалки теплую Санькину куртку, достал с антресолей сапожки. Красные рейтузы Санька отказался надевать. Нашли зеленые.

— Думаешь, мама его убила? — сказал вдруг мальчик.

Митя растерялся.

На улице было скользко, и Митя взял Саньку за руку. Даже сквозь варежку ладошка была горячая. Пахло оттепелью, и Митя подумал, что зря поверил прогнозу.

— Ты сними свитер, если жарко будет.

В детском саду опять подгорело молоко. Подводный мир глазел на них со всех стен.

В киоске на остановке Митя купил сигареты. Года три не курил. От сигареты закружилась голова, как в первый раз. В холодном автобусе замерзли ноги. Паршиво было Мите.

Сережа жил на Полежаевской. Там все улицы назывались именами генералов и маршалов.

Светало, когда Митя туда добрался. Деревья были большие, старые. Старый район. Старые дома. Хрущевские пятиэтажки. Машина у подъезда заросла снегом.

Сережина квартира была опечатана. Митя позвонил соседям. Нестерпимо хотелось закурить.

На длину цепочки открылась дверь. Старик за дверью глядел и молчал.

— Здравствуйте, — сказал Митя. — Я зять вашего соседа, убитого. — И просунул в щель паспорт.

Старик паспорт не взял. Смотрел на Митю равнодушно и терпеливо. Слышались в квартире голоса. Митя себя чувствовал как на экзамене, когда все выученное ночью вылетело из головы. Митя не мог придумать, что спросить.

— Его звали Сережа, — сказал наконец. С чего- то надо было начать. — Ему было восемнадцать. Его убила сестра, моя жена.

Митя вспотел, хотя на тусклой площадке сквозило.

— Как он жил, сосед ваш? Кто к нему ходил в гости? Вот. Вот этот вопрос: кто к нему ходил? Кроме сестры, конечно.

Старик помолчал, ожидая, не спросит ли Митя еще чего-нибудь.

— Не знаю. Я даже не знаю, как он выглядел, ваш убитый.

— Вы его не видели?

— Не знаю.

Старик терпеливо смотрел на Митю, ожидая еще вопроса. Митя спрятал паспорт. Голоса в квартире заговорили громче.

— Позовите, пожалуйста, тех, кто с вами живет.

Старик глядел на Митю непонимающе.

— Позовите, пожалуйста, ваших родных! — взмолился Митя.

— Мои родные далеко, — отозвался старик, — не докричишься.

Голоса бубнили. Дверь напротив распахнулась. Женщина в домашнем халате, в тапочках на босу ногу выскочила на площадку.

— Семен Михалыч! Вы бы телевизор утихомирили, у меня ребенок спит.

Старик ушел. Голоса погасли.

— Совсем ошалел с этим телевизором, — сказала женщина Мите. — А вы кто будете?

Митя без слов протянул паспорт. Она изучила все страницы.

— И что же вы хотите?

— Сережа, убитый, какой он был человек?

Она посмотрела на опечатанную дверь.

— Не знаю. Я его видела, здоровалась, но и все... Убирал хорошо, то есть все жалеют, что у нас другой дворник.

— Хоть бы знать, как он жил. Какие книжки читал, чай любил или кофе?

— Кофе, — сказала женщина и отдала Мите паспорт. — Пойдемте в дом, у меня ноги озябли.

Они пили сладкий чай и разговаривали шепотом, потому что ребенок спал чутко.

— Я понятой была, — шептала она, — и все видела, всю картину. Парень сидел на полу у стены, свесив голову. Крови я не видела, темно было у стены, да и страшно всматриваться. Рубашка, кажется, вся задралась на спине, видимо, он сползал по стене на пол. Душно очень было, пахло краской. Я сидела на стуле, а милиционеры ходили, все обсматривали, говорили вслух, и один все записывал, что они говорили. На кухонке у него было бедно. Стояли две чашки из-под кофе. На тарелке куски белого хлеба уже начали сохнуть. Сахара немного осталось в коробке. Холодильника вовсе не было. Чайник едва теплый стоял на плите. В комнате — раскладушка и пара стульев. В коридорчике — метлы, лом, ведра. На подоконнике — краски, кисти, растворители. Эскизы. Художники делают перед тем, как большую картину рисовать. Я очень удивилась, что он рисовал.

— Почему?

— Не знаю. Он мне казался... обычным, что ли. Но я ведь не знала его совсем.

— А эскизы вы разглядели?

— Там был один человек, прямо как живой, хотя на самом деле он был мертвый. Мертвец. Худой, бледный и весь в черном. Сидел на полу у стены. Тоже, видишь. Он не то чтобы улыбался — скалился. Он был весь в черном: и носки, и рубашка, и пистолет... наган. Они сказали, наган.

— Точно, наган?

— Точно.

— И убили его из нагана. Ольга Петровна убила. А вдруг не она?

Женщина посмотрела на него долго.

— Ах, миленький.

Кухня была махонькая. Из крана капало. Пахло газом, хотя все вентили были закрыты на газовой плите.

— Так уж и быть, скажу тебе. Видела я ее. Выскочила она из его квартиры сразу после выстрела. Меня даже не заметила, я поднималась как раз по лестнице с молоком. Выстрел! Она пролетела. Я к стене прижалась. Тишина. Дверь его квартиры поскрипывает на сквозняке. Сквозняк ее и захлопнул... Это ведь я милицию вызвала. Только не сказала ничего про нее, про вашу супругу.

— Почему?

— Не люблю я милицию.

— Почему?

— Сына моего ни за что посадили.

Митя нащупал в кармане пачку сигарет, но сигарету не вытащил.

— Ольга Петровна с наганом выскочила из квартиры?

— Без.

— И когда милиция приехала, нагана в квартире не было?

— Не было.

— Ничего не понимаю.

Она проводила его до дверей.

— А ты-то сам о нем что знал, об убитом?

— Я о жене-то ничего не знал, — хмуро сказал Митя. — Не знаю. Не успел.

— Не мучайся, — сказала женщина ласково. — Я со своим сорок лет прожила, да так и не узнала. Он умер, а я думаю, что был за человек?

На улице Митя закурил. Ветер дул с запада. Снег на машине у подъезда стал серым, ноздреватым, страшным. «Запарится Санька в своей куртке, — подумал Митя, — не дай бог, шапку скинет, простынет».

У метро был лоток с книгами, возле которого Митя вдруг остановился. Он даже не сразу понял, что его остановило.

На яркой обложке — бледный человек в черном, с наганом.

В первую секунду Митя испугался, что приехал не туда, так показалось ему знакомо место. Особенно ощущение тишины как ветра, заложившего уши. И все звуки были как сквозь заложенные уши: гудок машины, разговор женщин в двух шагах. «Вернулся я на родину», — испугался Митя.

Ограды из черных досок, разбитая дорога, крик ворон. Митя шел медленно по узкому тротуару. Каменные, в два этажа, дома шли по правую руку. Улица называлась Октябрьская.

Женщина на балконе повесила простыню. Митя услышал запах сырого полотна. Женщина закурила. Мите страшно захотелось назад, в Москву.

В полуподвальном магазинчике Митя купил коробку конфет, сигареты, бутылку водки. Молоденькая продавщица смотрела телевизор.

— Как пройти к улице Гагарина? — спросил Митя.

— Какой дом? — не отрываясь от экрана, спросила продавщица.

— Седьмой.

Она повернулась и посмотрела на него.

— Прямо и по переулку налево.

Митя вышел, надорвал пачку сигарет. В подвальном окошке горел свет, и Митя отлично видел продавщицу. Она выключила телевизор и сняла с вешалки куртку.

Митя отступил за дерево от ветра. Закурил. Продавщица выскочила из магазинчика. Побежала в сторону автостанции. Митю не заметила, разве что дымок сигареты.

Дом был точно, как воображал Митя. Низкий. Из кирпичной трубы — дым. Летом здесь, конечно, хорошо, но зимой — уныло. Синицы клевали из жестянки крупу. Сало моталось на веревочке, привязанной к черной ветке. Четвертый час пополудни. Сумрачно. В окне горел свет.

Митя не представлял, что скажет их матери. Топтался в нерешительности у калитки. Дверь дома вдруг открылась.

Из нее глядела на Митю пожилая женщина, похожая на его мать, как этот поселок — на родину.

— Здравствуйте, — сказал Митя.

Она улыбнулась.

В сенях пахло яблоками.

— Вы к кому? — спросила женщина с мягкой улыбкой.

В понимании Мити эта женщина вообще не могла улыбаться. Он выговорил:

— Я знакомый Ольги Петровны.

— Очень приятно, но ее здесь нет.

— Я знаю. Я хотел бы знать, где она.

— В дороге.

— Где?

— Полчаса назад в Москву уехала. Заходите, пожалуйста, следующий автобус не скоро.

Что-то было не то в ее голосе, взгляде, манере говорить...

— Можно не разуваться.

Митя все-таки разулся. Женщина взяла его шапку и убрала на полку. В доме пахло пирогами, от чистой белой печи шло тепло.

— Присаживайтесь, молодой человек.

— Это вы с капустой печете? — Митя сел. Ему было не по себе рядом с этой мирной, улыбчивой женщиной.

— Сережа с капустой любит. Скоро должен прийти, — женщина взглянула на часы.

«Я просто не туда попал», — решил Митя.

Часы стучали.

— Чайку?

— Нет, спасибо. А не могли бы вы, не удивляйтесь, пожалуйста, Сережину фотографию мне показать?

Она принесла альбом и села напротив Мити.

— Здесь ему три месяца. Толстяк. Оленьке десять лет. Она его, считайте, и вырастила. Я-то в Мытищи моталась работать. Приеду — дома чисто, тепло, ужин готов. Сережа умыт и спит... Здесь их в октябрята принимают. Вот он, третий слева, на него солнечный лучик падает. Я из-за этого лучика прямо обожаю эту фотографию... А вот он с Оленькой — в прошлом году фотографировался.

Митя попал туда.

— Где он сейчас? — спросил глухо.

— У невесты.

— Кто его невеста?

— Продавщицей работает в частном магазинчике.

— Уж не в подвальном ли магазинчике?

— В подвальном.

— Возле остановки?

— Он один подвальный.

Часы стучали. Часы стучали, но время этой женщины остановилось: Ольга Петровна ехала в Москву, пеклись пироги в ожидании Сережи...

— Может быть, вы не знаете, — сказала женщина и вдруг взглянула Мите прямо в глаза строго и печально. — Если бы не Оля, Сережи и на свете бы не было. Она его из петли вынула, когда он в восьмом классе учился.

— Что?

— Мы после даже к врачу ходили, он сказал, что у Сережи очень психика подвижная, как вода.

— Но почему он хотел с собой покончить?

— Несчастная любовь.

Помолчали. Митя взглянул на часы. Поднялся. Она проводила его до калитки. Сумерки сгущались.

Митя сидел у окошка в теплом полупустом автобусе. Работал мотор. Шофер ел котлету с хлебом и луком. Вдруг Митя увидел продавщицу из подвального магазинчика. Она шла к автобусу.

Она вошла, сняла вязаную шапочку, отряхнула от снега. Положила деньги на приборный щиток. Прошла мимо пустых сидений и села рядом с Митей. Он отвернулся к окну. Следовало, конечно, не упускать случай и расспросить ее, но он страшно устал и молчал. Шофер включил мотор и погасил свет в салоне.

Ехали быстро. Митя смотрел в окно. Из леса выскочили в поле, в пустое темное пространство. Иногда в темном пространстве возникали огоньки и гасли. Автобус потряхивало.

Митя почувствовал на себе взгляд девушки. Обернулся и встретил ее взгляд.

— Вы хотите ее найти? Зачем? — спросила она.

Лицо у нее было еще детское.

— Зачем? — повторила она, не отводя глаз.

— Узнать, почему она его убила.

— А после?

Митя не знал, что после.

— Сдадите ее милиции?

— Не знаю, наверно.

— Но вы обязаны.

— Да.

— Что «да»?

— Обязан и сдам милиции.

— Это вы просто так мне говорите или действительно?

— Действительно.

— Тогда я вам помогу.

Личико у нее было решительное.

— Милиция совсем ничего не делает. Был, конечно, следователь, но странный. То есть не странный, а ему все равно. Это понятно. Все говорил, не будем мешать событиям. Кутузов!

Шофер включил радио. Тихо запел мужской голос.

— Я и подумала, у вас нет резона ее покрывать, она вон как вас использовала.

— Конечно.

— И значит, вы мне поможете наказать ее. Но сначала — найти.

— Конечно.

— Только как?

Шофер закурил. Митя бы с удовольствием, но в салоне нельзя.

— Я хотел найти ее друзей, близких людей, к кому она могла обратиться, кто помог бы ей укрыться, но нет. Никаких близких. Очень замкнутый человек. В Москве попытаюсь, но, судя по мне, по тому, что она ко мне обратилась, хотя это неподходящее слово, в Москве у нее тоже — никого. Может, куда глаза глядят поехала?

— Ну нет. Все-таки милиция ее ищет. То есть по своим документам она нигде и объявиться не может. А ведь нужно есть, спать, от непогоды укрываться. Зима на дворе. Деньги у нее, конечно, были.

— Деньги она дома оставила. Немало.

— Тем более.

— Ну а как вы мне поможете?

— Поспрашиваю кое-кого в поселке, у меня все- таки больше возможностей. И времени.

Автобус уже шел по Москве.

— Вы любили Сережу? — спросил Митя.

— Да.

— А она?

— Не знаю.

— Забраться бы в ее внутренний мир.

— Кто знает, что вас там ждет, — сказала девушка.

Подъезжали к Комсомольской. Шофер включил свет в салоне.

— Дайте мне свой телефон, — сказала девушка.

Ручка писала плохо, и Митя с силой давил на бумагу. Вырвал листок и передал.

Автобус остановился, отворил двери. Девушка встала, пропустила Митю и села снова.

— Вы что же? — удивился Митя. — Из-за меня ехали?

— Из-за себя.

Обычно за ужином Митя рассказывал Саньке какое-нибудь занятное происшествие из собственной жизни или из того, что ему самому рассказывала когда-то мать о детстве и о войне.

Мальчик сидел в углу у батареи, прижавшись плечом к стене. Он не прерывал Митю вопросами или восклицаниями, но слушал очень внимательно. Так же внимательно он смотрел в телевизор или в окно или читал книги. Иногда Мите становилось не по себе. Он хотел стать ближе мальчику, в конце концов, у них никого не осталось в мире, кроме друг друга.

В этот вечер мальчик выслушал Митину историю внимательно, как обычно. Было тихо, потому что они не включали радио за ужином, только у соседей лаяла собака и бубнили голоса.

— Дай слово, — сказал вдруг мальчик, — что ответишь мне на вопрос.

— Смотря на какой, — сказал Митя.

— Зачем ты ищешь мою мать?

Митя молчал долго.

— А что бы ты делал на моем месте?

— У тебя полно дел, — светлые глаза мальчика как будто потемнели. — Зарабатывать нам на жизнь, к примеру. Я просто не хочу, чтобы ты ее искал.

— Я не могу, — сказал Митя, — извини, но я уже не могу остановиться.

После этого короткого разговора мальчик замолчал. Он не просто не отвечал на Митины вопросы, он перестал его замечать. Будто Митя был призрак, сквозь который можно пройти. Иногда от тишины Мите хотелось закричать или заплакать.

Митя ехал в метро и видел бледные лица. В этот день была обманная весна — оттепель.

В лужах отражалось солнце. За прилавком стояли старик и девочка-подросток. Одеты оба тепло, как рыбаки. Продавали матрешки.

— Пятерочку не желаете? — спросил старик. «Пятерочка» — это пять матрешек мал мала меньше одна в другой.

От матрешек вкусно пахло лаком.

— Извините, — сказал Митя, — вы не работали учителем рисования в Загорском районе?

Старик всмотрелся в Митю.

— Когда?

— Шесть лет назад.

— Вы в каком классе учились?

— Не я. У вас один человек учился, которого убили в этом году.

Подошел иностранец. Посмотрел на девочку, на матрешек.

— Плиз, — сказал старик.

Иностранец выбирал долго.

— Помню, — сказал старик, глядя с любопытством, как Митя выбивает белую твердую сигарету из пачки. — Помню этого человека.

— Давно вы его видели? Последний раз.

— Вчера.

Старик закурил от Митиной спички.

— Приходит ко мне по ночам. А я все в церковь не соберусь свечку поставить за упокой... Верка! Я отойду на полчасика.

Только глазами повела. Они взяли по чашке кофе и сели за угловой столик. За кофе заплатил Митя и подумал, что пора переходить в режим жесткой экономии.

— Точно не скажу, когда последний раз видел, — старик пил кофе без сахара. Сахар — два кусочка — завернул в салфетку и спрятал в карман ватника. — В этом году видел. И не раз.

— Я не сны имею в виду.

— Я тоже. Я года три как ушел совсем на пенсию и женился в Москве, и все эти три года он меня не забывал. Почему, спросишь? Отвечу — не знаю. Конечно, из-за меня он полюбил кисти, краски и все такое. Может, ему занятно было меня наблюдать.

Старик задумался, поскреб небритую щеку.

— Расскажите его жизнь последний год.

— Ну что я знаю!

— Что знаете.

— Ты мне возьми еще кофе, — сказал старик.

Митя принес кофе. Старик завернул в салфетку сахар с блюдца, спрятал в карман телогрейки.

— А себе чего не взял?

— Напился.

Старик пил с наслаждением. Вытер губы ладонью.

— Окончил он школу и решил поступать в Суриковку. Написал неплохие, по-моему, вещи, только мне не понравилось, что все под водой. Может, комиссии это тоже не понравилось. Не взяли. Сестра устроила его в Москве дворником. Попросила в детском саду стены расписать. У него даже большую картину заказали по этой росписи.

— Кто?

— Человек.

— Вы его видели?

— Да.

Старик допил кофе.

— Возьми еще чашечку.

— Больше не могу. Денег нет.

— Я думал, ты у меня матрешек возьмешь, — огорчился старик.

— Кто все-таки был этот человек?

— Да я не знаю кто. Я его видел, но не знаю кто. Пришел человек, сказал, что увидел случайно стены в детском саду, поразился, даже захотел иметь такое дома, именно в том же духе. Срок установил жесткий — два месяца, а плату назначил — три тысячи долларов. Можешь представить? И главное — заплатил аванс. При мне отсчитал тысячу. Сережа просто растерялся.

Митя достал записную книжку. Вырвал несколько чистых листов.

— У меня к вам огромная просьба. К сожалению, не могу заплатить. Нарисуйте мне лицо этого человека. В память Сережи.

Лицо оказалось Мите незнакомо.

— Еще вопрос. Персонаж картины. Нарисуйте мне его, пожалуйста, тоже.

Митя размножил портреты и расклеил их у метро, у колледжа, у детского сада, на фонарных столбах и на стенах домов. Под каждым портретом был указан Митин телефон, и была надпись:

«Тем, кто хоть что-то может сообщить об этих лицах, гарантируется вознаграждение».

Митя дождался, пока мальчик уснет, и вошел к нему в комнату. Он долго смотрел на спящее лицо, потом испугался, что мальчик проснется от взгляда и посмотрит сквозь Митю. И опять Мите покажется, что он не существует.

Митя тихо вышел. Выключил большой свет и устроился в постели с книжкой в яркой обложке.

Когда Гриша был дошкольником, он любил отца.

Он заметил, что отец приходит, когда маленькая стрелка на шести, а большая на двенадцати. Круглые часы с громким, как у поезда, ходом стояли на телевизоре. Со стула Гриша мог до них дотянуться.

Он поставил большую стрелку на двенадцать, а маленькую — на шесть. Он видел, как по утрам подводят часы по сигналам точного времени.

Старший брат делал уроки. Гриша благополучно слез со стула и встал у окна ждать отца. Старушки у подъезда лузгали семечки. Цвели астры. Солнце стояло высоко. Часы стучали...

Достоял он у окна до реальных шести часов? Гриша не помнил. Тогда он любил отца и торопил время его прихода. Потом он его не любил. Потом забыл. И вот ему позвонили, что отец умер.

Гриша не пил, потому что вечером было дело. Старший брат смотрел красными глазами. В глазах стояли слезы.

Старший брат молчал и смотрел, как Гриша не пьет.

Гриша с удовольствием ел котлеты с квашеной капустой. Котлеты матери всегда удавались. И капуста была ничего. Большие круглые часы показали восемь. Гриша тихо сказал матери, что ему пора, и поднялся из -за стола.

— Погоди, — вдруг тихо сказал брат. И налил полный граненый стакан водки.

— Не могу, — тихо сказал Гриша.

— Почему? — тихо сказал брат.

— У меня дело через полчаса.

— У тебя отец умер.

— Не могу.

— Оставь его, — тихо сказал мать.

Старший брат уже говорил не тихо, и все на них смотрели. Он встал. Он был выше Гриши. Он поднял стакан и подал. Гриша взял стакан из его руки и поставил на стол. Не расплескалось ни капли. Гриша посмотрел на круглые часы. Пять минут девятого. Еще раз тихо извинился перед матерью. И отправился к выходу в полной тишине.

Брат в два прыжка настиг Гришу в прихожей. В руке у него был нож. Он сказал:

— Отец любил тебя?

— Да.

— Отца больше нет?

— Да.

— И некому больше тебя любить.

И ударил ножом. Нож попал в рукоять нагана.

Маленькая девочка за столом спросила:

— Это кино?

Все вскочили, закричали, бросились в прихожую... Гриши там уже не было. Старший брат хмуро смотрел в пол.

От других бандитов Гриша отличался. Он знал, что жизнь человека не в его власти, даже если пистолет наведен.

От трех часов сидения за компьютером болели глаза. Зазвонил телефон, и Митя встал, довольный, что есть причина встать.

— Здравствуйте, — сказал знакомый голос. — Я нашла его.

— Что? — не понял Митя.

— Внутренний мир. Ее внутренний мир.

— Кому вы звоните?

— Я Сережина невеста.

Митя извинился, что не узнал.

— Не перебивайте, — сказал голос, — я ведь не из Москвы, дорого... Я вот что подумала после нашего разговора.

Она хоть и сказала, что торопится сказать, но не торопилась. Подбирала слова, уклонялась в подробности. От этого Митя себя чувствовал пассажиром медленно идущего автобуса. Пассажир опаздывал.

— ...Раз у нее нет друзей, ни одного близкого, раз она такой человек, весь в себе, она должна была писать дневник. На девяносто процентов. Хоть как-то она должна была облегчать душу. Конечно, последний дневник у нее при себе. Ну а предпоследний? А самый первый? Я пошла к ее матери. В письменном столе нашла три тетрадки, три дневника.

— Милиция видела эти дневники?

— Видела, но невнимательно. Ой! Жетон последний!

Гудки.

Митя положил в гнездо трубку.

В десять лет она писала с ошибками. «Бинзин». Писала короткими предложениями, крупными некрасивыми буквами.

Что было достойно описания? Какие события?

Вступление в пионеры. Поездка с беременной матерью в Лавру. Авария в котельной в крещенские, под сорок градусов, морозы. Потрясение от неизвестного Мите фильма.

Последняя тетрадка была — путевой дневник.

На четвертом курсе Оля записалась в студенческий отряд проводников. Ее захватило ощущение дороги.

Одну ночь она проговорила с молодым человеком, жителем Урала. «Я рассказала ему всю мою жизнь. Я рассказала ему даже то, что никогда не напишу в дневнике. Я записываю здесь его адрес, чтобы помнить, где живет человек, который знает меня лучше всех на Земле».

Митя включил компьютер и открыл свой файл.

1. Убит Сережа.

2. Оружие на месте преступления не найдено.

3. Видят Ольгу Петровну, выбегающую от Сережи сразу после выстрела. Третий пункт милиции неизвестен.

4. Через месяц после убийства милиция получает наган, из которого убит Сережа. На нагане отпечатки пальцев. В записке сказано чьи.

5. Некий господин заказывает Сереже картину за несколько месяцев до убийства. Картина не найдена. Эскизы. Есть портрет господина.

6. На эскизах — мертвый человек в черном, с наганом. Черный и персонаж книги — есть связь?

7. На улице Касымова в поселке на Урале живет Иван Федорович Полежаев. Он знает Ольгу Петровну лучше всех на Земле.

Митя любил раскладывать задачу по пунктам. Так задача прояснялась.

Из поезда на маленькой станции вышел один пассажир — Митя. Было не морозно, но холодно от влажного ветра.

Несколько человек сидело в зале ожидания. Уборщица мыла пол. Пассажиры приподнимали ноги перед ее шваброй. Митя спросил уборщицу, как пройти к улице Касымова.

Улицы в городе были крутые, скользкие. Митя шел медленно, но за тридцать минут достиг окраины. Старуха набирала воду из колонки. У последнего дома стоял автобус, толпились люди. Блестели медные трубы небольшого оркестра. Тугая струя била в старухино ведро.

— Кто в том доме живет? — спросил Митя.

— Никто.

— Как это?

— Убили жильца три дня назад.

— Как его звали? Как фамилия жильца?

— Полежаев Иван Федорович.

Старуха сняла с крючка полное до краев ведро.

— Я помогу, — Митя взял у старухи ведро. Не ждал, что такое тяжелое, качнулся, плеснул водой в снег.

Свернули за угол.

— Кто ж его убил?

— Неизвестно. И за что — неизвестно. Парень был тихий, вежливый. Денег при нем не было. Шел под утро со смены. Ударили ножом в спину возле дома. Едва калитку успел отворить.

Заныли трубы.

Вовсе не надо убивать человека, чтобы он перестал быть. Мити не было, потому что мальчик так решил. Когда зазвонили в дверь, открывать пошел мальчик — Митя развешивал белье в ванной. Он услышал незнакомый голос: «Есть кто из взрослых?»

Митя вышел в коридор. На пороге стоял бледный молодой человек в черном.

— Ваша работа? — он протянул Мите листок с собственным портретом.

Митя не мог глаз отвести от ожившего мертвеца. Они сели за стол в кухне друг против друга. Мальчик молча вошел и сел на свое место у батареи.

— Ты чего спать не идешь? — сказал гость.

Мальчик молчал.

— Пусть, — сказал Митя.

— Нехорошо, — сказал гость, — у нас разговор недетский.

— Пускай.

Гость посмотрел задумчиво на Митю, провел тонкими бледными пальцами по гладкой столешнице.

— И большая награда меня ждет?

— Сто долларов, если ответите на все мои вопросы.

— А что вам известно?

— Почти ничего, — сказал Митя. — Вас рисовал один человек, брат моей жены. Он убит.

— Откуда известно, что он меня рисовал?

— Остались эскизы.

— Надо же, — гость удивился.

— Я хочу знать, как так получилось, что он вас рисовал? Вы давно знакомы?

— В сентябре я сидел в баре и пил пиво, а паренек один меня разглядывал. Я его спросил: «Чего уставился?». А он сказал: «Картину с тебя писать хочу». — «Сколько заплатишь?» — «Тысячу долларов...»

— Простите, — осторожно спросил Митя, — вы кто по профессии?

— Я на пенсии, инвалид детства. Головными болями страдаю.

— Хватает пенсии?

— Газетами торгую в электричках.

— Расскажите подробнее о картине.

— Описать картину?

— Ну не знаю. Как работа проходила, расскажите.

— Сидел я в его халупе по четыре часа в день с наганом в лапе. Спина каменела.

— Откуда у него наган?

— Говорил, что со школы, еще в девятом классе у приятеля купил. Редкое оружие.

— И долго он писал картину?

— Пару месяцев. Краски извел пропасть. Говорил, что уничтожит все эскизы, чтобы никто потом не узнал, что не враз все вышло. Рыбка ему никак не давалась, чтобы она глядела в мой глаз, а мой-то — мертвый, незрячий.

Помолчали.

— Всё, — сказал гость.

Митя ушел за деньгами. Когда вернулся, гость разглаживал на столе портрет заказчика. Попросил разрешения закурить, и Митя, посмотрев в отрешенное лицо мальчика, разрешил.

— За сведения об этом типе отдельная плата?

— Разумеется.

— Он пришел в тот день, когда картина была закончена. Вошел, увидел ее — и как будто растерялся. Сережа испугался и спросил: «Что-то не нравится?» Тот сказал, что все нравится, просто не ожидал такой странный сюжет, под водой. Положил на стол конверт с деньгами, свернул холст и ушел. И вот тут Сережа приказал мне уйти тоже. Лицо у него стало безумное. Я испугался. Я ушел и никаких денег за свою работу не получил.

Митя закрыл за ним дверь и вернулся на кухню. Мальчик сидел у батареи, плечом к стене. Часы показывали одиннадцать. Митя вытряхнул в ведро пепельницу и включил чайник.

— Я вдруг подумал, — сказал Митя мальчику, глядящему сквозь него, — кто твой отец? Жив он или мертв? Хотя и мертвец может воскреснуть, чему мы были свидетелями. Вдруг она просто-напросто скрывается у твоего отца?

Чайник вскипел, щелкнул и погас.

— Будешь чай?

Мальчик не отвечал. Митя взял чашку.

— Я непременно найду ее. Не знаю зачем, но найду.

Мальчик встал и ушел.

Митя достал из книжного шкафа документы и письма.

«Свидетельство о браке.

Миронова Ольга Петровна... Так... Вот он. Коробов Василий Семенович 1962 года рождения... Коробов, Коробов...»

Митя перебрал письма. От Коробова было письмо три года назад: «...Не звоню, потому что знаю, — положишь трубку, как только услышишь мой голос. Вот тебе мой новый адрес, так, на всякий пожарный. Мало ли...»

Митя отдышался перед простой деревянной дверью и не то чтобы услышал, но почувствовал: там, за дверью, кто-то есть.

Митя осторожно, будто боясь спугнуть, постучал. Дверь распахнулась почти сразу.

На Митю уставился следователь.

Пахло жареной картошкой. Они глядели друг на Друга.

Он ел картошку с черным хлебом. Молчал. Видно было по лицу, что очень устал. Митя думал, какой задать вопрос.

— Как Санька поживает? — спросил вдруг следователь.

— Нормально.

— Не повезло ему.

— Вы с ним даже не видитесь. Почему?

— Потому что я ушел.

— К кому?

— От кого.

— От нее?

— Долго объяснять. Тем более мальчику. Другая женщина, и все.

— А не было другой?

— Была, — он поднял на Митю глаза. — Нормально изложил?

Посмотрел на свои руки.

— Пойду вымою.

Он мыл руки. Митя курил. На табуретке у стены лежал прозрачный пакет с продуктами. Пачка чая. Пачка сахара. Два лимона. Книга: Ицзин, «Китайская классическая книга перемен».

— Зачем я вам понадобился? — Следователь налил себе чаю. — То есть не я, а отец Саньки? Или кого вы искали?

— Далеко продвинулось следствие?

— Я его больше не веду. Как заинтересованное лицо.

Он посмотрел на часы.

— Я страшно устал. У меня голова болит.

— Что ж, — Митя поднялся.

Митя стоял за тополем. Качели скрипели на ветру. Из подъезда вышли подростки. Их сигареты мерцали в темноте.

Постояли у подъезда и ушли. Проехала машина. Из подъезда вышел следователь. Он нес прозрачный пакет. Чай. Сахар. Два лимона. «Книга перемен». Он торопился.

Митя не умел следить. Он боялся отстать и шел почти открыто. Авось повезет. Следователь был слишком сосредоточен, или у него слишком болела голова — он не увидел Митю даже в пустом вагоне метро. Правда, Митя встал в другом конце.

Из метро бежали бегом.

Едва успели прыгнуть в отходящую электричку.

Митя остался в тамбуре и сквозь мутное стекло смотрел на следователя. Следователь закрыл глаза.

Через сорок минут следователь открыл глаза. Он направился к Митиному тамбуру. Митя спрятался за железной дверью, в узком грохочущем переходе между вагонами. Едва успел выскочить на платформу. Следователь уже спрыгивал на снег.

Темно было. Ни луны, ни звезд. Освещенная платформа осталась позади. Тропинка была скользкая. По левую руку — поле, по правую — лесок.

Обогнули лесок и вышли к дачному поселку. Кое - где горели фонари. В большинстве домов никто не жил зимой, крылечки занесло снегом.

У небольшого деревенского дома следователь остановился и попытался отворить калитку. Но она вмерзла в снег. Следователь перемахнул через низкий заборчик и пробрался по снежной целине к домику.

Пакет он оставил у куста смородины. Достал из- под навеса лопату и расчистил крыльцо. Отворил дверь в дом.

Он включил в доме свет, и Митя перепрыгнул ограду. Едва успел спрятаться в тени сарая, как следователь вышел. За пакетом.

Пакет очутился на подоконнике Мите на обозрение. Сахар. Лимоны. «Книга перемен».

Посыпал мелкий снежок. Следователь вышел, взял лопату и расчистил дорожку к сараю. Митя дышал тихо-тихо. Из сарая следователь вынес корзину угля. Он вошел в дом, а Митя — в сарай.

Горела голая лампочка на черном витом проводе. Освещала чистый земляной пол. Блестящий черный уголь за деревянной загородкой. Аккуратнейшую поленницу вдоль стены. Лопаты, грабли, мотыги стояли в углу металлическими частями вверх, готовые к бою, чистые и заточенные.

На второй этаж через люк вела приставная лестница.

Митя зарылся в мешки на втором этаже. Мешки пахли землей и картошкой. Как солдат в секрете. И курить нельзя. Из слухового окна Митя видел ярко освещенное окно дома. Пакет стоял себе на подоконнике.

Свет погас.

Проснулся Митя от шороха. Он знал этот шорох. Мыши. Или крысы. Митя сел и подобрал ноги. Ему казалось, он весь пропах землей, сделан из земли.

Небо в оконце светлело. Часов восемь. Вдруг Митя увидел в темноте сарая два блестящих крохотных глаза. Крыса!

Следователь вышел в восемь пятнадцать. Он нес пакет. Сахар. Лимоны. «Книга перемен».

Тихой пустынной улицей добрались до конца поселка. Следователь подобрал сосновую шишку. Мальчиком Митя клеил из сосновых шишек зверей.

Дом, у которого они остановились, был жилой — все дорожки и крыльцо расчищены, за окнами — белые занавески. Это был большой дом, основательный, не то что у следователя.

Следователь вошел в калитку. Мите укрыться было некуда, и он остался стоять на виду. Следователь поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Не просто постучал, а условным стуком: там-там, там-там-там. Никто не отворял. Дятел долбил сосну.

Следователь спрыгнул с крыльца, постучал в окно. Там-там, там-там-там.

Молчал дом.

Следователь повернулся и увидел Митю.

В электричке они ехали друг против друга. Молча.

Вдруг следователь наклонился к Мите.

— Зачем ты за мной потащился?

— Думал, ты меня к ней приведешь. Но, видать, она что-то почуяла. А может, сидит в том доме и не откликается? Нет? Где ее искать?

Следователь вдруг усмехнулся.

— Дать адресок?

Почему-то Митя не помчался сразу по этому адресу. Он нашел его на карте Москвы, запомнил, как добраться, но поехал только через неделю.

Странный адрес: улица и дом. Без квартиры.

Это был кинотеатр! Кинотеатр немого фильма.

За роялем у экрана играла женщина. Седая шевелюра мерцала в экранном свете. Фильм кончился, и женщина закрыла крышку рояля. Включили свет. Митя был один-единственный зритель.

— Любите немое кино? — спросила женщина, и голос ее гулко отозвался в пустом зале.

— Случайно зашел.

— И как?

— Ничего. Музыка очень помогает.

— Музыку вы случайно застали. Случайно зашли и случайно застали. Я зимой не играю, я зимой на даче живу. Все не как у людей.

— А по какой дороге у вас дача?

— По Казанской.

— Когда у вас следующий сеанс?

— Завтра.

— В таком случае, — Митя встал, — позвольте пригласить вас в буфет.

Она была выше Мити и не горбилась при таком росте. Митя тоже расправил плечи. Она попросила чаю погорячее, послаще и покислее.

— Три дольки хватит? — спросила буфетчица.

— Вполне.

— Почему же вы вернулись в Москву? — спросил Митя. — Что случилось?

— Случилось, — вдруг сердито сказала буфетчица. — Целых две недели сын ее не проведывал. Обиделась. Конечно, у сына ведь времени вагон, у него же работы нету.

— А кем он работает?

— В милиции, — отвечала буфетчица, — сердешный. Другая бы мать при нем жила, кормила, обстирывала... А эта при втором устроилась, и тоже — не как у людей. Зимой, когда он в городе, она на его даче, а летом, когда он на даче, она в пустой квартире царствует.

— Люблю одиночество, — произнесла седовласая красавица.

— Как же. Только чтоб сыночки каждую неделю проведывали, продуктами обеспечивали, о здоровье справлялись и новости пересказывали. Царица.

— А почему не у следователя на даче живете?

— А потому что у него не дача, а избушка. Надо печь топить да за водой ходить. И телевизора нету.

— Ну хорошо, — сказала царица. — Вы тут поговорите, а мне пора, электричка моя через полчаса. — Она поставила пустой стакан на буфетную стойку.

— Простите, — остановил ее Митя, — вы не знаете, как гадают по «Книге перемен»?

— Долго объяснять.

Она ушла, и буфетчица сказала:

— В консерватории училась. У нас за бесплатно играет. Когда настроение есть.

Митя вдруг ясно понял, что не хочет даже думать об этом деле. Ему все равно стало, где сейчас Ольга Петровна и за что она убила своего брата.

— Ты можешь признать мое существование, — сказал он мальчику. — Я решил бросить это дело.

Но молчание длилось.

Иногда мальчик вставал даже раньше Мити. Когда Митя входил на кухню, тот уже заканчивал завтрак. Он сам себе варил геркулес, или манку, или яйцо всмятку. Сам мыл за собой посуду. Когда он шел навстречу Мите, Митя отступал в сторону, потому что мальчик смотрел сквозь него, как сквозь воздух. Митя понял, что надо просто набраться терпения — в конце концов, почему мальчик должен сразу ему поверить?

Митя шел с ним в детский сад. Возвращался, варил обед, работал за компьютером, убирался, стирал, ходил за покупками; иногда говорил сам с собой, как очень одинокие люди. К вечеру поджидал мальчика у окна — детский сад был виден.

Зима длилась. Митя не мог угадать, сколько уже времени прошло, сколько он уже живет так и как жил прежде.

Одним из ознаменований новой жизни была покупка новой записной книжки. Вечером Митя сел под яркий свет настольной лампы переписывать нужные телефоны. Мальчик сам с собой играл в шахматы на полу. Бормотал телевизор.

Перевернув последний исписанный лист, Митя увидел на чистой странице какие-то следы. Он вырвал лист и посмотрел на свет. Вязь, цифры. Митя взял простой карандаш и легонько заштриховал листок. И проступили семь цифр. Митя задумался, глядя на них. Он так долго сидел неподвижно, что мальчик осторожно взглянул на него. Осторожно и внимательно. Митя очнулся и столкнулся с ним взглядом. Мальчик опустил голову, взял деревянную фигуру. Поставил.

— Я все понял, — сказал Митя.

Мальчик вернул фигуру на место.

— Я понял все, — повторил Митя торжественно. — Эти цифры у меня на листке — следы цифр, которые я когда-то записал в автобусе и отдал Сережиной невесте. Это номер нашего телефона, и она звонила по этому номеру. Проблема в том, что номер этот — фальшивый. Я ошибся, последняя цифра — не та. И тем не менее она дозвонилась. Еще я задумался об этом странном человеке, которого рисовал Сережа. Он рисовал его в виде мертвеца, и я вдруг понял: он и в самом деле мертвец. Есть такие люди, в которых нет живой жизни. Чтобы существовать, они должны принять чью- то форму. Этот — принял форму книжного героя. Взял внешние признаки — черную одежду. Но у героя есть еще один признак — наган. Так что у мертвеца тоже должен быть наган. Итак, один наган Сережин, другой — мертвеца.

Теперь вернемся к последнему дню Сережи. Именно в этот день заказчик пришел за картиной. Помнишь, он сказал Сереже: «Не ожидал, что такой странный сюжет, под водой»? Как же не ожидал, если заказал картину в том же духе, что стены в детском саду? Значит, не видел он этих стен. И Сережа все это понял, потому и смотрел безумными глазами. Мертвец сказал, что испугался и ушел, оставив деньги. Черта с два он бы оставил деньги, — подумаешь, безумный взгляд. Я думаю, он под дулом нагана ушел. Сережа свой наган на него наставил.

Только на самом деле, я думаю, он не ушел. Все равно он не мог от денег уйти, да и наган. Его-то наган тоже там оставался. Я думаю, что мертвец вышел из комнаты и спрятался... предположим, в стенном шкафу. Оттуда он услышал, что Сережа куда-то звонит и зовет кого-то немедленно приехать.

Приезжает Ольга Петровна. Сережа наставляет на нее наган и заставляет взять второй. Затем говорит, что хочет покончить собой, но так, чтобы уже наверняка. Он говорит, что, если она в него не выстрелит, он убьет ее. «Зачем ты просила этого человека заказать мне картину? Это твои деньги, верно?» Она пытается его успокоить. Он целится. Она видит, что все, конец, сейчас Сережа выстрелит. Стреляет сама. Бросает свой наган и убегает.

Мертвец выбирается из своего убежища. Подбирает оба нагана. Через несколько дней звонит Ольге Петровне и просит перевести на свой счет деньги взамен молчания. Он грозит, что предъявит в милиции наган с ее отпечатками и покажет, что она убила Сережу из-за денег.

Она платит. Раз, второй, третий... Ей надо кому-то открыться, с кем-то посоветоваться. С кем? Друзей нет, мать помешалась. И Ольга Петровна открывает все Сережиной невесте. Я не знаю почему, но та ей верит. Возможно, потому, что понимала Сережу так же хорошо.

Они решают, что Ольге Петровне надо скрыться. На время. Надо придумать, на кого оставить мальчика, и они придумывают. Ольга Петровна не знает, кто ее шантажирует. Может быть, она надеется, что шантажист выдаст себя?

Ольга Петровна скрывается у Сережиной невесты. Она и сейчас там. Как ее вызволить? Отыскать мертвеца нетрудно через милицию. Трудно отыскать улику, второй наган с Сережиными отпечатками. Без него мертвец не признается.

Все время долгого монолога мальчик сидел к Мите спиной.

Митя замолчал. Мальчик встал. Подошел к книжной полке. Вынул книжку в яркой обложке, развернул. Подошел к Мите, положил перед ним книжку. «Где хранить? Гриша придумал. Он подобрал к соседским дверям отмычку и, когда все ушли, отомкнул дверь. Он спрятал аккуратно в стене над антресолями в доме случайных незнакомых людей...»

Митя осторожно коснулся мягких волос мальчика. Митя существовал.