Автобус вдруг понесло к обочине. Он затормозил и встал на Ярославском шоссе. Оставался еще час пути до Пушкино.
Шофер сидел, привалившись к двери, как будто вдруг уснул. Кондукторша постучала в стекло кабины, но он не проснулся.
— О Господи, — сказала старушка, сидевшая тут же, у кабины.
— Чего там? — спросила девочка подружку.
А молодой человек прямо передо мной снял наушники, и мы услышали музыку.
Пока молодой человек разъединял гармонику дверей, пока они с кондукторшей открывали кабину, пока поняли окончательно, что шофер мертв, пока закрывали его опять в кабине, так и не выключив мотор, пока возвращались в салон, пока обсуждали ситуацию, что голосовать не стоит, никто нас не подберет, что подберет нас второй рейсовый автобус, который через час… Пока то, пока се, минут десять прошло, а то и пятнадцать.
Смеркалось, проносились машины, кругом было чистое снежное поле с далекими желтыми огнями. И вдруг слепой старик, который сидел с внуком на заднем, самом высоком сиденье, сказал:
— Что произошло?
Спросил он своего внука, мальчика лет десяти-одиннадцати, и все стали ждать, что мальчик скажет.
— Шофер умер, — сказал мальчик, — мы стоим посреди пути, на шоссе.
Слепой сидел в черных очках, палку прижав к окну.
— Что за автобус?
Мальчик огляделся.
— Красный такой, старый автобус.
— Ну-ну, — сказал старик.
— Маленький автобус, довольно грязный. У водителя в кабине свет горит, у нас тоже горит, но слабже, так себе свет.
— А что это такое, будто музыка?
— Это у парня в наушниках, они у него на шее висят.
Парень музыку выключил.
— Молодой парень?
— Не знаю. Вам сколько лет?
— Двадцать пять, — хрипло сказал парень.
— Красивый?
— Ничего. Одет так, нормально. Ботинки начищены. В порядке парень.
— А кто еще в автобусе?
— Да мало народу. Старуха одна едет, впереди сидит.
— Я в церковь еду, — сказала старуха.
— В церковь едет. Маленькая такая старушка, в валенках с галошами, хотя тепло ведь.
— А тепло? — сказал старик.
— Это тебе тепло, — сказала старуха, — а я сейчас и в жару стыну, ноги особенно.
— Маленькая старушка в валенках, — сказал старик. — А чего она с собой везет?
— Чего ты ко мне прицепился? — сказала старуха. — При покойнике.
И все как-то особенно помолчали.
— Светло в кабине? — сказал слепой.
— Еще как, — сказал мальчик.
— И он там?
— Там.
— Отчего же умер?
— Откуда ж мне знать, — сказал мальчик.
— Устал, — прошептала кондукторша.
— Кто это там шепчет? — спросил старик.
— Кондукторша, — сказал мальчик. — Толстая тетка с сумкой, полной денег.
— Какие деньги, — прошептала кондукторша, — мелочь ваша.
— А чего шепчет? — спросил старик.
— Узнала вчера, что сына в Чечню повезли, и голос потеряла, — прошептала кондукторша.
— Чечня — это где горы, — сказал мальчик, — я тебе говорил.
— Плохо говорил, — сказал старик, — я ничего не понял, как будто не я слепой, а ты! «Красный автобус»! Что из этого можно понять?
Все молчали, не зная, как еще объяснить, что за автобус.
— Что щас за окошком?
— Шоссе.
— Это я слышу.
— Дед, что ты ко мне пристал? — разозлился мальчик. — Я и так стараюсь.
— Тише, — сказал пожилой, солидный дяденька, — покойник рядом.
Но старик недолго молчал.
— Кто там сказал «тише»?
— Дядька в дубленке, гладкий такой, бритый, духами пахнет.
— Какими духами? — обиделся дядька. — Одеколон это.
— Чем он пахнет, я лучше тебя знаю. Пожилой?
— Так себе.
— Шестьдесят лет, — сказал дядька. — Я к дочери в Пушкино еду. Они меня ждут.
— Всех нас ждут, — прошептала кондукторша. — Его вот тоже.
И все поглядели тревожно на шофера.
— Я его маленько помню, — сказала старушка в валенках. — Мы с ним к одному кстрасенсу ходили. Год, что ли, назад. В старом клубе, помните, объявления были на остановках, что кстрасенс порчу снимает и диагноз ставит? Я ходила. И вот он. Мы с ним вместе у дверей сидели в коридоре, очередь ждали. Я первая шла. Мне кстрасенс сказал: «У вас все черно внутри. Вы, — говорит, — в церковь ходите?»
— Ты про шофера чего-нибудь расскажи, — сказал слепой, — про тебя сейчас неинтересно.
— А когда будет интересно? — обиделась старуха. — Когда помру?
Все опять помолчали.
За окошком стемнело, огненные глаза машин проносились: вжжжж, жжжжж, зззззз.
— Я его тоже немного знаю, — сказал пожилой в дубленке. — Мы даже говорили один раз. За молоком разливным стояли. У него в доме все от гриппа полегли, а я и так один, дочка — в Пушкино. Вот он за молоком стоял, а потом должен был еще хлеба купить, в подвале картошку перебрать — прорастать стала. «Заболеть бы мне тоже, что ли, — он сказал, я помню, — я б тогда отдохнул».
— Да-а, — сказал почти детский голос.
— Кто? — спросил старик.
— Девочка, — сказал мальчик. — Школьница, наверно.
— Студентка.
— Студентка, говорит.
— Это я слышу.
— Хорошенькая.
— Зарделась, — прошептала кондукторша.
— А ты что молчишь? — сказал слепой. — Ты его больше всех знала.
— Это кажется так. Он там, я здесь. В перерывах, бывало, конечно, поговорим, но все так, ни о чем. Я о внуках, и он о внуках. Сын у него мало как-то зарабатывал, так что денег вечно нет; да и у меня нет, хоть и полна сумка, как малец твой говорит. Ну что это за разговор, так, скукота.
— Что это? — спросил слепой.
Это останавливался возле нас автобус с линии.
— Все, дед, — сказал мальчик, — щас дальше поедем.
— А он? — спросил детский голос.
— Он, — прошептала кондукторша, — он уже все, приехал.