Мой дядька был приверженец одной странной теории, известной с начала нашего века. По ней каждому зверю, каждой травинке, каждому камню, каждой машине присущи чувства. Тревога, боль, даже стыд, обида и ужас. Тревога деревьев. Они пожирали друг друга — растения, камни, звери. Дожди размывали почву, солнце выпаливало все живое, а в другое, мягкое лето давало всему жизнь. Лабиринт смертей и рождений.
Весь мир чувствовал, но мыслил только человек. Остальные были беспомощные, то страдающие, то ликующие дети. Миссия человека была — сделать разумным весь мир, каждую его былинку, каждое создание, от звезды до искры, летящей из печи. И тогда — тогда вся мыслящая Вселенная найдет другой способ жизни, невообразимый с сегодняшней точки зрения, — жизнь без смерти, без ужаса, без уничтожения, без страдания.
Пожалуй, это была даже не теория, а религия.
Дядька мой в институтах не обучался, но читал много и выучил даже несколько языков для чтения.
Неразумные, но чувствующие твари его любили. Яблоки, смородина, огурцы, картошка, чеснок, лук и петрушка, укроп и крыжовник, помидоры, свекла и вишня — все это росло у него в невиданном изобилии. Что-то продавал на рынке у вокзала, что-то раздавал, что-то сам съедал. Его не ужасало, что он убивает чувствующие создания. Жизнь его не ужасала, нет.
По специальности он был шофер.
Дожив до тридцати пяти лет, он в своей теории, или религии, не разуверился. Он только стал думать, что разум просыпается иногда и в растениях, и в машинах, и даже в искрах, и звездах. В человеке же разум иногда отступает перед чувствами, и тогда человек становится беспомощным, ликующим или страдающим созданьем.
В тридцать пять лет мой дядька женился на бывшей своей однокласснице. Встретил в городе у центрального магазина — и как будто в первый раз увидел. Захотел внимательнее рассмотреть и позвал в гости показать, какая уродилась смородина.
Куст просто черный стоял, и каждая ягода была как вишня, только цветом совсем в синеву, и от духа смородинового кружилась голова. Он сорвал несколько ягод и угостил. Она спросила, что у него за сорт такой. И тут он вдруг взял и рассказал свою теорию.
Был предвечерний час. И окружавшие привокзальные домишки тополя стояли молча. Никакой тревоги не было ни в воздухе, ни в растениях, ни в глазах этого мужчины.
Она поверила в его теорию сразу. Эта теория произвела на нее сильнейшее впечатление, проникла глубоко, поразила на всю жизнь. Как будто глаза и уши переменили. Она стала тихой-тихой, чтобы слышать этот мир и ничего в нем не упускать. Выходила ранним утром за водой и первым делом глядела на величественные, как древние горы, тополя. Проникалась настроением природы, течением облаков, гулом машин с далекой магистрали, шорохом травы под лапами кошки... Будто вдруг оказалась в лабиринте жизни. Сказки, которые эта женщина рассказывала своим детям, были самые страшные сказки на свете.
Прожили они долго и ладно, до старости. Он умер раньше.
Старушка ходила на кладбище, разговаривала с повиликой на могиле. Повсюду видела его: в облаках, в воздухе, в горящем угле, в жуках, выползающих из земли после дождя. Он никуда не мог уйти из лабиринта. Ни тело его, ни разум, ни чувства.