Город был велик и опасен. Мальчик представлял его улицы, улицы, которые с неба кажутся трещинами, марсианскими каналами; в них нет воды и, значит, рыб, в них снуют бесшумные, гладкие железные существа, в темноте их глаза горят красными и желтыми огнями. Вблизи существа велики, поднимают копоть и пыль, зимой — снежную. Они опасны смертельно, и для тех, кто в них, и для тех, кто рядом, и чем дальше от них, тем дольше жизнь.

Мальчик представлял весь город до самой Волги (текучий свинец), как будто был птицей. И церкви, и рынок, и цирк — все пахло железными существами.

Со двора мальчик не выходил, собирал за сараями желтые кленовые листья, щепочки. Поджигал. Играл в ножички с ребятами, пробовал курить, обедал в булочной плюшкой и кофе с молоком. Булочная была в первом этаже их старого дома. Дожидался одноклассников, спрашивал домашнее задание. Домашние задания он выполнял исправно, сосредоточенно. И вдруг в конце сентября пришла учительница — он ее впервые увидел — и сказала, что он не был в школе ни одного дня. Так родители узнали, что он смертельно боится машин.

Он был взрослый мальчик, пятиклассник. В город у Волги отца перевели из степного забайкальского поселка, где машины были редкостью. Железная дорога связывала с миром.

Тогда было время, когда страх человека объяснялся незнанием и знанием исчерпывался. Даже в школе учили, что человек понимает мир, чтобы его не бояться, с древности и до сих пор.

В первый субботний день октября отец привел мальчика на станцию техобслуживания. Там показали, как бензин дает энергию, как работают карбюратор и мотор и даже часы с подсветкой на приборном щитке. Мальчик все понял. Он был очень сосредоточенный человек и умел разбираться в вещах: как печется хлеб, и как шьется обувь, и как происходит телепередача, — потому и учился хорошо, при том что способности у него были средние.

Мальчик попросил отца принести из библиотеки книги по автомобилестроению, он задумал сам сотворить это опасное существо, но такое, чтобы было в его власти.

Отец тем временем выучил его переходить дорогу, ловить момент, когда машин нет. Мальчик летел на другую сторону холодный от страха, будто не человек, а камешек из рогатки, пущенный чужой волей.

Беспредметное занятие, вроде сочинения стихов, испугало бы родителей. В занятии мальчика тоже смысла не было (целыми днями он только паял и резал металл и стеклышки, свет лампы жарко освещал лицо и руки), но фантастический результат — машинка в детскую ладонь — поражал.

Эти бесцельные создания восхищали точностью воспроизведения. Они вполне могли ездить на чайной ложке бензина, чадя страшно, из комнаты в кухню и обратно. Гостей, наблюдавших создания мальчика, брала оторопь, и некоторое время после демонстрации они приходили в себя.

Мать была рада, что сын рядом, за дверью, а не болтается по черным улицам, как большинство сверстников. Отец надеялся, что мальчик станет ученым-изобретателем и заработает много денег и уважения. Они оберегали его занятия и безропотно дышали бензиновым воздухом. Они жили тихо и дружно и в сорок лет уже казались старичками, прошедшими долгую ровную жизнь. Сын был для них единственная возможность достижения будущего. О страхе мальчика перед автомобилями все забыли.

Он боялся даже этих, маленьких, но страх был рядом со страстью. Мальчик играл в опасную игру с заколдованными чудовищами (он сам их заколдовал выдуманным — сочиненным — заклятием и в крепости заклятия не был уверен).

Он любил заводить их моторы. И вот машины дрожали на просторном письменном столе, и окно туманилось. Мальчик выключал верхний свет и включал фары (безумные, не умеющие отводить взгляд глаза), потом осторожно, тонкой спицей через опущенное стекло, давал газ. Машина летела по ослепительно -гладкой черной поверхности и не снижала скорости перед обрывом. Он собирал осколки на тетрадный лист.

Реальный город мальчик так и не узнал, город хранился в памяти видением с неба: марсианские каналы, свинцовое течение реки, белые зимние крыши (чистый снег — только на крышах). Лишь по необходимости выходил в город.

К сорока годам он остался в доме один, родители умерли глубокими стариками (так всем казалось). Он создавал свои маленькие машинки, отвлекаясь лишь по нужде, на звонок в дверь — не всегда. Поэтому у его приятеля был ключ от квартиры. Приятель покупал маленькие создания сорокалетнего мальчика. Денег хватало на жизнь и материалы для работы (а работа и была жизнью). Мальчик не думал, что мог бы зарабатывать суммы значительные, деньги он не умел ценить.

Он был очень сосредоточенный человек и не смотрел по сторонам (только когда переходил дорогу). На лицо он был бледный и задумчивый, часто небритый. Щетина подчеркивала нежность, детскость кожи и свет глаз, устремленный внутрь. Он сутулился и ходил, в общем, медленно (не считая пересечения дорог), как бы по собственной комнате.

Одна женщина на рынке его полюбила трогательной материнской жалостью. Расспрашивала его о житье и рассказывала, где растет картошка, которую он сегодня отварит на ужин, какой там темный глухой лес, а почва песчаная, а зимы долгие, дольше, чем в городе.

Как -то он пришел за картошкой слабый, простуженный, и она вызвалась его проводить. Она была крепкая, здоровая женщина и боялась только молнии. Он казался ей отрешенным от обыденной жизни ученым из старого фильма.

Она взялась устраивать его жизнь, он — не противился. Ключ приятеля очутился у нее, сам приятель исчез вовсе. Почувствовал силу этой женщины и отступил, легкого был характера жулик и даже подсказал ей покупателей механических игрушек, настоящих покупателей.

В доме появились большие деньги. Распоряжалась ими женщина. Покупала мебель, одежду, вкусную еду. Сосредоточенный мальчик как будто и не замечал перемен, вернее, замечал иногда и удивлялся, как перемене погоды, от воли людей не зависящей.

К концу года совместной жизни (к концу сентября) женщина построила настоящий гараж и купила настоящую машину. Ездила она на ней сама, в основном в свою родную деревню (где темные леса и почвы песчаные), привозила картошку, морковь, свеклу, соленья и наливки, по мере надобности.

Как-то машина забарахлила, и жена позвала мужа в гараж.

И вот он увидел ее в полный рост, неживую — просто железо и стекло. Пустые глаза, как у мертвой рыбы. Он робко провел рукой по холодному капоту. Опустил руки и сказал, глядя в стеклянные глаза, что посмотрит, в чем тут дело. Женщина ушла.

Он возился долго, до глубокой ночи. В два часа после полуночи заработал мотор и зажглись фары. Он отворил дверцу и с осторожным любопытством заглянул в темный салон. Зеленым светом светились приборы на щитке. Мотор работал. Машина стояла неподвижно.

Согнувшись, он вошел внутрь и опустился на мягкое сиденье. Побыл в неподвижной, но живой, теплой машине, посмотрел на дождь в свете фар (двери гаража были отворены) и дал газ. Машина тронулась. Вышла под дождь.

Слабые руки держали руль. Машина была им послушна. Шла тихо и мягко.

Двор. Черная улица. Поворот. Шоссе. Пустое, гладкое, скользкое.

Он думал, что идет тихо, пока не мелькнул дорожный щит. Машина летела!

Он не стал сбавлять скорость, но дыхание затаил.

Ударивший его в лоб «жигуленок» явился откуда ни возьмись, сбоку, с проселка.




Витя ударил эту чертову, летевшую на призрачной скорости машину, и ее снесло на обочину, как жестянку. Он чудом выправил свой «жигуленок», дал по тормозам и оглянулся. Нигде не было покалеченной машины. Он не поверил глазам, развернулся и медленно пошел назад, шаря фарами по обочине. Как провалилась. И вдруг он увидел, что трава дрожит, будто сидит под ней живое существо. Он почему-то испугался, но вышел под дождь и, скользя по желтеющей грязной траве, добрался до живой точки. Наклонился и увидел сбитую машину. Была она с детскую ладошку.

Мотор работал, хотя капот был смят. Лобовое стекло держалось, хотя все было в мелких трещинах. Шофер сидел, откинувшись на сиденье, голова его свешивалась на черную от крови грудь.