Июль стоял — как преддверие осени. Идешь в столовую, и вдруг с синего неба тихо падает желтый лист. Паутина блестит на странном нежарком солнце, и вечера — долгие-долгие. Я не знала, куда их девать. Ясные, теплые, тихие вечера. Леса кругом, комары умерли, солнце не заходит и не заходит, не движется.
Я работала на военном объекте в глухом Подмосковье, жила в гостинице под охраной часовых с автоматами, за бетонным ограждением. Мне кажется, в том июле я одна была во всей гостинице — комнаты стояли пустые, люди разъехались в отпуска. Городок был маленький: несколько блочных пятиэтажек, школа, два магазина, столовая, казармы, клуб.
Начинался и пугал меня своей бесконечностью вечер.
Иногда я садилась на узкую железную кровать в своей комнате и просто думала его переждать. Окно было отворено, и я слышала голоса редких прохожих. Спать не хотелось, читать — глаза не могли после целого дня за компьютером, сердце мое работало, гнало кровь, мозг был пуст, как небо в оконном проеме. Я ждала, когда в косом стекле загорится красный закат.
Иногда я уходила в деревню. Солнце светило в спину, и длинная серая тень шла передо мной. Вся трава пахла еле слышно, как перед смертью. Деревня — три дома, черных от пережитых дождей, оттепелей и морозов. Стекла блестели неровно, как слюдяные.
Я помню большую эмалированную кружку, в ней пенилось теплое, парное молоко. Копеек двадцать я платила. Переливала в полулитровую банку и несла уже навстречу странному, неяркому солнцу. На молоке я варила сладкое какао в пустой гостиничной кухне. Кружка оставляла сладкие следы на клеенке.
Иногда я ходила в клуб. Там не было окон, и зрители сразу попадали как бы в ночь. Горело электричество, с темных стен глядели фотографии, шипел в стаканах желтый лимонад. До сих пор мои пальцы помнят граненый холод стакана. В зале зябко и глухо, как в каком-нибудь бункере глубоко под землей. Зрителей — человек пять. Выходили из клуба как после сна. На нас глядело большое солнце. Иногда я останавливалась и долго-долго не отводила от него глаз.
Эти июльские вечера я вспоминаю как одно из самых важных впечатлений моей жизни, и даже как будто не моей, как будто я тогда была не я, не человек, а существо бессознательное, тихое, как желтый лист.