Обращусь ненадолго к моим тогдашним записям: «Лидия Васильевна сказала, что, разумеется, квартиру сдала по знакомству. Еще три года назад здесь тихо жила ее мать. Она умерла. Лидия Васильевна тогда работала бухгалтером в метеобюро. Андрей Сергеевич работал в нем программистом. Он развелся с женой и искал квартиру. Он всегда производил самое благоприятное впечатление. Немного смущал высокомерием. Но в положительности его и надежности сомневаться не приходилось. За два с лишним года Л.В. только раз пожалела, что сдала ему квартиру. А.С. платил четко, в доме поддерживал идеальный порядок. В этом мы с Ильей и сами смогли убедиться. Л.В. любезно показала нам квартиру».
Мебель была хозяйская. Кроме белья, одежды, некоторой посуды А.С. в доме принадлежали: телевизор, музыкальный центр, набор аудиодисков (в основном классика; Л.В. сказала, что Рахманинов — любимый композитор А.С.) и ноутбук. Для входа в него потребовался пароль.
Мы прослушали автоответчик. Кроме меня, директора и матери, звонила женщина. Судя по голосу, молодая. Голос беззащитный, дрожащий обидой:
— Здравствуйте, Андрей. Это Аня. Я прождала вас на Пушкинской ровно час. Если помните, была метель. Наверное, вы в ней заблудились. Больше мне не пишите и не звоните. И еще. Так ни с кем нельзя поступать, даже с самым жалким человеком.
Голос прервался. Она бросила трубку. Но не выдержала, позвонила вновь:
— Андрей, если с вами что-то случилось, простите!
Мать звонила много раз. Поначалу голос ее звучал бодро:
— Гусенок, привет, мой дорогой! Позвони, как только появишься, у меня есть новость.
От звонка к звонку голос звучал все тревожнее.
— Гусенок, где ты? Я волнуюсь.
Мы прослушали все записи. Илья, сидевший за ноутбуком, вдруг воскликнул:
— Есть!
Он попробовал паролем «гусенок» и благополучно вошел в компьютер.
— Надо же, — усмехнулась Л.В. — «гусенок». Что-то в этом есть… Гадкий гусенок, гадкий утенок. Так и не ставший прекрасным лебедем.
В списке сайтов, на которые выходил в Интернете А.С., мы обнаружили сайт знакомств. Мы решили найти анкету А.С. на этом сайте (предположили, что он ее там оставил, что Аня откликнулась именно на нее).
Поиск походил на обычную игру Ильи. Мы задавали набор признаков (рост, цвет глаз, национальность…), по которым нам и выдавались анкеты. Все они были с фотографиями. Мы очень надеялись на удачу.
— Между прочим, — заметила Л.В., — я со своим нынешним мужем тоже познакомилась по Интернету. И знаешь, что меня зацепило? Не то, что у него вес семьдесят пять при росте метр восемьдесят, и не то, что он английским владеет свободно, а французским — со словарем. Мало ли кто имеет такой рост и так знает языки, человек-то за этим не очень виден, правда? Набор признаков, а не человек. Я просто запуталась во всех этих признаках. Ну, любишь ты музыку. И что? Суть-то твоя в чем заключается? Я потому и сама о себе не составляла анкету. Кстати, может быть, и Андрей так, но будем надеяться… Так вот, меня зацепил не рост, не вес и даже не лицо на фотке, а стиль. Не слова, а то что между словами. Вот почему компьютер никогда не заменит человека, он только слова в расчет берет. Мне, к примеру, никогда не нравились мужики, которые пьют пиво. Я даже запах пива не любила, а теперь ничего, приноровилась, потому что Мишка все-таки пьет пиво. Так что любишь не за то, что у него нос прямой, а за то, что он — это он и никто другой. Стоп.
На выбранной Ильей анкете вместо фотографии была голова рыцаря со старинной гравюры, в шлеме с черными траурными перьями. Сквозь приоткрытое забрало блистали глаза.
— Это он, — сказала Л.В., — могу поспорить.
Рыцарь писал: «Мои желания просты: я не хочу возвращаться с работы в пустой дом. Я хочу, чтобы меня ждали, кормили ужином, смотрели на меня, называли ласковыми словами, чтобы утром мне подавали чистую, выглаженную рубашку…»
— Зачем рыцарю рубашка? — заметила Л.В.
«…Но, может быть, я хочу совершенно другого. И это я буду готовить ужин и подавать завтрак в постель. Не знаю. Не в этом дело. От одиночества устаешь, это слишком крепкий напиток…»
— Точно сказано, — согласилась Л.В.
— Какое он на вас производил впечатление? — спросила я. — Приятное или отталкивающее?
— Ни то и ни другое. С одной стороны, интересный мужчина. С другой — холодный, самоуверенный, надменный. Он бы, несомненно, притягивал, если бы не отталкивал.
— Да.
— Что «да»?
— Я именно это чувствовала, хотя только один раз его видела. В прошлую среду.
— А я, надо сказать, очень давно его не видела. Деньги за квартиру он мне на сберкнижку переводил.
В холодильнике мы нашли яйца, молоко, хлеб.
— Так боялся тараканов, что даже хлеб держал в холодильнике, — Л.В. покачала головой, — чисто, как в барокамере или на том свете. И всегда так, если не считать одного случая. Но ведь исключения только подтверждают правила, как известно.
— Что за исключение?
Она поручила Илье взбивать яйца с молоком. На разогретую сковородку положила кусок сливочного масла.
— Дело давнее. Два с лишним года назад мне позвонил сосед, вот за этой стеной живет, и сказал, что со стороны А.С. все время раздаются какие-то стуки, на звонки по телефону и в дверь он не откликается. Пришлось ехать. Дверь открыла своим ключом. То, что я увидела, может только очень красноречивый человек описать. Все сдвинуто с мест, опрокинуто, вывернуто наизнанку, грязь, бумажки валяются, бутылки, окурки, вонь. Но тихо. Никаких стуков. И А.С. нет. Я, честно сказать, сейчас тоже примерно этого хаоса ожидала. Тогда я оставила записку. Никаких особых эмоций, просто попросила, чтобы он позвонил, когда появится. Ничего убирать не стала. Дверь закрыла и уехала. Он позвонил наутро. И ничего мне не объяснил. И говорил таким тоном, как будто это я перед ним должна объясняться. Что-то невероятное.
Я ему насчет беспорядка и стука. Он, что порядок наведен и больше не о чем беспокоиться, подобное не повторится никогда. Днем, когда, по моим расчетам, он должен был быть на работе, я наведалась. Все было безукоризненно. Я подумала, отказать мне ему, что ли, в квартире. Но сразу не отказала, а потом позабылось.
— А что за стук был? — спросил Илья, принюхиваясь к чудесному запаху жарящегося омлета.
— Не знаю.
Мы с удовольствием поели. За чаем я стала рассуждать.
— Что же нам дальше делать? Единственное направление, в котором можно куда-то двигаться, сайт знакомств. В анкете Черный рыцарь дал адрес почтового ящика на «Рамблер». Мы, правда, не совсем уверены, что Рыцарь и есть А.С., но — почти уверены. Мы можем написать администрации «Рамблер», чтобы они дали нам пароль ящика Рыцаря, чтобы мы могли в его ящик влезть. Объясним, что Рыцарь — наш сотрудник, что он пропал и все такое, пришлем копию нашего заявления в милицию, копию данных из его личного дела. Если они откроют нам пароль и мы проникнем, то сможем связаться с теми, с кем он переписывался. С той же Аней. Возможно, это нам что-то даст.
Наступил вечер. Л.В. сказала, что ей пора домой. Я спросила, сколько времени она готова еще ждать А.С. и не сдавать квартиру.
— Во-первых, до конца месяца все заплачено. Во-вторых… Не знаю, что во-вторых. Потерплю, короче.
Она подкинула нас до метро.
Давно уже закончился рабочий день, и все ушли. Охранник выдал нам ключи. Мы составили письмо администрации «Рамблер», сканировали копию нашего заявления в милицию, сканировали лист из личного дела А.С. и отправили.
— Надеюсь, завтра получим ответ. Надеюсь, положительный.
В электричке я не читала. Устала, да и свет был слишком тусклый, на весь вагон горели две лампы. Зато окна не были слепыми и темными и что-то в них можно было разглядеть, кроме собственного отражения.
Звонок мобильника вывел меня из созерцательности. Вообще-то мобильник звонил у меня так редко, что я не сразу поняла, что это звонок мне.
— Он нашелся, — сказал директор.
— Кто? — не поняла я.
— Андрей Сергеевич. Мне позвонили из милиции, записывайте…
Стыдно признаться, но я испытала разочарование. Как полководец, обдумавший план сражения, обошедший и ободривший все свои войска, все проверивший, ко всему готовый и ждущий только утра, а утром вдруг обнаруживший, что враг ночью ушел с поля боя. Драки не будет.
Над платформами вокзала — стеклянные перекрытия, стеклянные желоба.
Я видела, как со стеклянного неба обрушился снежный ком, рассыпался в воздухе и запорошил толпу, текущую из электрички. Люди изумленно поднимали головы. За вокзалом мела метель, снег не удерживался в стеклянных желобах.
Я замерзала и, шмыгая носом, топталась у табло. Поезд был обозначен, и время прибытия указано, но окошечко для номера пути чернело пустотой. До прибытия оставалось буквально несколько минут. Я обернулась. Илья стоял рядом.
— Привет. Давно ты здесь? Хоть бы голос подал, а то стоишь, как тень.
— А чего, — сказал Илья.
Тут в окошечке появился номер пути. Народ, рассеянно стоявший у табло, тут же поспешил в указанном направлении.
На платформе мы ждали молча. Чего, в самом деле, было говорить? Поезд показался. Он подходил тягостно медленно. Кружила метель над стеклянными перекрытиями.
Меня поразило, что мы сразу же друг друга узнали. Причем она — первая. Из окна проплывающего мимо нас вагона она помахала мне рукой. Я почувствовала, что она машет именно мне — ее взгляд был направлен прямо на меня, — и помахала в ответ. У нее была с собой темно-синяя сумка со сломанной молнией. Илья закинул сумку за спину.
Татьяне Михайловне, так звали мать А.С., идти было тяжело, она хромала. И мы шли тихо. Илья нас не обгонял. Я, кажется, впервые в жизни шла так медленно. Весь мир несся мимо нас, едва не сшибая со своего пути.
— Живой? — сразу спросила меня Т.М.
— Да.
Она заплакала. Шла и сморкалась в платок.
Мы вошли в зал ожидания, чтобы через него попасть на площадь. Перед нами появился седой, загорелый, как будто только что прибыл из какой-то жаркой страны, мужчина. Он бойко спросил:
— Машина нужна?
Машиной оказалась довольно старая «Волга». В салоне было холодно. На заднее сиденье сквозь щели в неплотно задвигающемся стекле намело целый сугроб. Я счистила снег и помогла Татьяне Михайловне забраться в машину. Илья устроился возле шофера. Деньги тот запросил неимоверные, но время было дорого, чтобы искать что-то подешевле или торговаться. По заснеженной, забитой транспортом Москве ехали мучительно долго. Татьяна Михайловна, поминутно всхлипывая, рассказывала о детстве А.С.
— У меня никогда с ним хлопот не было. Стекол не бил, не дрался, даже не курил. Самостоятельный. Я по сменам работала, так он придет из школы, обед разогреет, уроки сделает, еще и пуговицу себе пришьет, если оторвалась.
Она говорила, плакала, спрашивала, что с ним случилось. Но мне нечего было ей сказать, я не знала, что случилось с ее сыном. Я надеялась, то, что она сейчас увидит в больнице, будет уже не так страшно, как вчера. Все-таки вчера мы с Ильей постарались, нашли медсестру, заплатили, и врачам сунули денег… Поначалу мы даже не узнали его. Лежал голый человек, запрокинув голову. Его, видимо, накрывали простынкой, но простынка вся сбита. Лежал, тяжело дышал, колени — в черных пятнах. Запах тяжелый. Близко мы к нему не подходили. Сразу вышли.
— Это он? — спросила я Илью.
Мы посмотрели на номер палаты и вошли снова. Я приблизилась к страшной кровати, заглянула в обросшее лицо. Он. Глаза закрыты, волосы спутаны. Хрипит. Пальцы обморожены, на большом вздулся огромный волдырь, указательный на правой руке почернел, как слива. Палата крошечная, окно законопачено, батарея жарит, смрад стоит. Еще двое на своих койках лежат тихо, смирно, молчат, не ропщут. Только смотрят на нас с Ильей.
— Вы уж, пожалуйста, — сказала я медсестре, — приведите его в порядок, последите, памперс наденьте, покормите, мы завтра утром мать его привезем.
— Все сделаю, все.
Еще бы. Деньги сунули — все сделает, а так — пусть подыхает бомж. Я видела одежду, в которой его привезли, паспорт искала; все мокрое, грязное, вонючее.
— Как его нашли? — вдруг спросила мать.
— Ребята нашли на станции «Лось», на путях. Оттащили к гаражам, вызвали «скорую». Диагноз: алкогольный токсикоз и переохлаждение.
— Что же с ним случилось?
— Не знаю.
Она заплакала.
Мать оставили жить с ним в одной палате (на ночь приносили кушетку из коридора), она кормила его, руку держала, пока он лежал под капельницей. Она его выходила. Он пошел на поправку и захотел снять бороду. Мать спросила, с чего он вдруг стал отращивать бороду, он сказал: «Не знаю».
Мы с Ильей навещали их чуть не каждый день. Приносили еду, деньги давали врачам (директор выписал материальную помощь).
Поначалу А. С. стыдился нас с Ильей. Отворачивался, когда мы входили в палату. И так лежал, пока мы не уходили. Но потом он себя скрутил.
И смотрел на нас, как ни в чем не бывало, — холодно.
Его ждали на работу, и он вернулся. Даже не верилось, что этот надменный, умный человек был недавно в грязи, в ничтожестве, чуть не замерз пьяный на путях, занесенный снегом. Его даже неловко было спросить, что же произошло тогда? Матери он говорил, что не помнит. Указательный палец на правой руке ему отрезали.
Как-то раз вечером мы сидели с Ильей в нашем уже привычном, обжитом кабинете. Была оттепель, мы даже дверь балконную не закрывали. День выдался пустой. Я перечитывала любимые места из мемуаров Ванюшина. Илья играл. Таких тихих, бездельных дней выпадало немного. Чем только не приходилось заниматься: и детский сад искать с подходящими условиями (бассейн, французский, растениеводство…), и устраивать чью-то мамашу в больницу, и пробивать прописку, даже налаживать семейные отношения! Многие сотрудники чувствовали себя мне обязанными, к 8 Марта мне надарили тьму цветов, безделушек, чашек, конфет.
Выдалось затишье, и можно было бы отправляться домой, но я зачиталась и к тому же только что заварила себе чай, а Илья чуть не с головой влез в компьютер, и волосы его светились голубоватым нимбом от экранного света.
Нам позвонил снизу охранник и спросил, не ночевать ли мы решили остаться на работе, все уже ушли, даже директор. И мы увидели, что за окном темно, и стали собираться. Илья отключал компьютер, когда я спросила, убил ли он сегодня своего врага?
— Нет, — ответил Илья смущенно.
— Что ж так-то?
— Я больше в эту игру не играю.
— Неужто надоело?
— Не в этом дело. Вас вчера не было…
— Я Крымову насчет прописки моталась.
— Я знаю. Не в этом дело. Я вчера в буфет пошел, я там последнее время пирожки беру, очень вкусные.
— С повидлом?
— С мясом. Не перебивайте, пожалуйста.
— Молчу.
— Взял пирожки, вижу — А.С. сидит. Один за столиком. Я взял и подсел к нему. «Можно?» — «Пожалуйста». Он ест суп какой-то, я пирожок жую. Молчим. Неудобно. Я спрашиваю: «Как дела?» Он: «Нормально.
А у тебя?«- «Тоже вроде нормально. Только делать сейчас нечего». —
«Не скучно без дела сидеть?» — «Я без дела не скучаю». И рассказал про игру. Он задумался. Я решил, что о своем, хотел уже извиниться и уйти, а он вдруг усмехнулся и говорит: «А представь, что тот, кого ты ищешь, это — ты сам и есть». — «Как?» — «Очень просто. Ты начинаешь игру и спрашиваешь:
«У него черные глаза?» — «Да». — «У него рост метр восемьдесят?» — «Да». — «Он любит пирожки с мясом?» — «Да». В общем, компьютер рисует твой собственный портрет. И вот ты гоняешься за своим двойником, а он — за тобой. И не важно, кто из вас выстрелит первым. Рано утром найдут твое мертвое тело в кресле перед экраном. Найдут, что причина смерти — пулевое ранение, и никаких следов убийцы. Им невдомек, что убийца — ты сам. Не знаю, может, у Кортасара есть такой сюжет, или у Борхеса, или еще у кого-то«. В общем — поговорили. Поговорили и разошлись, обеденный перерыв кончился. Я вернулся в кабинет, сел и начал игру. Спросил: «У него черные глаза?» — «Да». — «У него рост сто восемьдесят?» — «Да». Больше я уже ничего не стал спрашивать, плюнул, вырубил комп, и всё. Честно говоря, я просто испугался. Вдруг А. С. колдун. Странный он все-таки тип, согласитесь? И палец ему не зря оттяпали.
— Палец ему, чтобы гангрены не было, оттяпали, и, конечно, он не колдун.
— Откуда вы знаете?
— Я много о нем думала. Это естественно. И кое-что, мне кажется, поняла. Я и с матерью его об этом говорила, и она со мной согласилась. Он относится к людям, для которых жизнь — хаос, и в этом хаосе вообще-то существовать немыслимо. Он пытается хаос упорядочить, структурировать. Сделать из жизни что-то вроде текста, который можно читать и не думать о том, что там осталось между строк и слов. Он строго придерживается определенных привычек, устанавливает правила, которые неукоснительно соблюдает, но иногда срывается. Иногда вдруг видит, что маршрут его, четко выверенный, проложен над бездной, что хаос, от которого он отгораживается, — внутри него. Вот тогда он пускается во все тяжкие, в загул, в запой, летит в тартарары, чтобы забыться просто-напросто.
Не знаю, понял ли меня Илья. Он согласился, но, возможно, только из вежливости.
Дома, уже в постели, я вновь открыла Ванюшина. На том месте, которое больше всего меня заняло при перечитывании. Ванюшин описывал сквер у станции возле клуба железнодорожников. Я этот сквер не помнила, хотя, очевидно, множество раз ходила мимо него в клуб. Больше того, мне даже казалось, что и описания этого сквера не было в книге, когда я читала ее в первый раз. И это меня напугало. Я закрыла книгу и решила больше к ней не возвращаться.