Это было совершенно безветренным летним вечером. Но при этом казалось, что листья что-то нашептывают. Или он просто приписывал им этот шепот, который слышал, едва уловимый. Шепот как будто висел в воздухе, в летнем вечернем воздухе, теплом, под высоким небом, которое, казалось ему, куда-то движется от земли, и слишком-слишком далеко уже уходит. И он в конце концов затворил плотно окно и задвинул шторы, и тогда вместо шепота услышал тик-так часов, холодный, размеренный звук, и он обратил внимание на циферблат, круглый, под стеклом, на стене. И он так внимательно смотрел на минутную стрелку, что заметил ее движение, которое прежде никогда не замечал, и точно так же он заметил движение часовой стрелки, очень тихое, и ему казалось что это движение что-то к нему приближает неотвратимо. Что не он смотрит на круглый циферблат, а циферблат на него, круглым стеклянным глазом с неподвижным зрачком.
Но до этого, до шепота под уходящим небом, до застывшего зрачка часов, был тихий семейный вечер, и небо казалось близким и каждая звезда, а до часов и вообще дела не было. Так что во сколько он пришел с работы, совершенно неважно. Важно, что торопился, что позвонил по дороге не надо ли что купить. Хлеба, она сказала. И он взял половину буханки. И, когда вошел в дом, пахло ужином, теплом, и отворенное в кухне окно смотрело в тихий, заросший сиренью двор, и теплый вечерний воздух пах сладко.
Он ел, а она сидела напротив и поворачивала круглый нож, он потом вспомнил, когда смотрел на часы, что нож так же вращался тогда, по кругу, покачиваясь на белой столешнице. И сейчас, когда он вспоминал, как она на него смотрела, ему казалось, что взгляд ее тогда так же уходил от него, как потом небо уходило от земли.
Он любил с чаем белый хлеб с маслом. И белый хлеб был нарезан, и масло лежало в масленке. Круглый нож, который она вращала, он забрал у нее, чтобы мазать масло на хлеб. Он пил чай и рассказывал, как прошел день, как поспорил с Семеновым насчет сегодняшнего матча.
- Я здесь, в кухне буду смотреть, чтобы тебе не мешать, - сказал он ей.
- Ты мне не помешаешь, - сказала она. – Я уезжаю, Дима.
И он поднял на нее удивленные глаза.
- Я давно хотела тебе сказать. Я встречаюсь с другим. Я сегодня к нему уезжаю.
Он молчал и смотрел на нее во все глаза. Дурная шутка, так ему казалось.
- Я не могла решиться. Я знаю, что тебе больно. Но что тут поделать. Я хотела тебе оставить письмо и уехать, без объяснений, но не смогла. Не знаю, наверно, было бы лучше письмо.
Он молчал. Он не понимал, что она такое говорит.
Она встала из-за стола.
Он слышал, как щелкает выключатель в прихожей, что-то сдвигается.
- Дима. – Это ее голос, из прихожей. – Дима, я ухожу, закрой дверь.
Шорох, шаги, клацанье дверного замка. Тишина.
Он поднялся из-за стола, погасил в кухне свет, подошел к отворенному окну.
Тепло, тихо. Из подъезда выходит она, с сумкой. Дорожная сумка, обычно она с ней в отпуск. Выходит из подъезда, и у машины возле детской площадки вспыхивают фары. Она подходит к машине. Водитель выбирается из салона. Забирает у нее сумку, ставит в багажник. Она оглядывается, смотрит снизу вверх. Но он стоит в темноте, и вряд ли она его видит. Машина «Фиат», темно-синяя. Водитель высокий, худой, сутулый. Трудно разобрать его лицо. Он открывает ей дверцу.
Машина разворачивается и уходит.
Такое могло случиться с кем угодно, но только не с ним. Он ничего не понимает. Ему даже кажется, что он ничего не чувствует.
На другое утро соседка попросила его подвезти, подкинуть к метро, и пока ехали, рассказала ему, что знает, с кем уехала вчера ночью его жена. Врач, ухо-горло-нос, специализированная поликлиника, у парка, там, где старый вход.
И он пришел на прием, отсидел очередь, вошел в кабинет. Сел на указанный врачом стул.
- На что жалуетесь?
Молчал.
- Что вас беспокоит?
- Горло.
- Откройте рот. – Врач придвинул стул. Взял металлическую лопаточку из лотка.
- Я думал, что вы повыше.
- Что? – Застыл со своей лопаточкой. Глаза карие, злые.
- Я вас вчера видел, из окна. Казались выше.
Испуг в глазах, едва ли не страх.
- Что она в вас нашла?
- Ну, вы бы у нее спросили.
- Не успел. Так внезапно, что ничего не успел. Не осознал даже. Сколько вам лет?
- Сорок.
- Семья?
- Мы в разводе. Еще до, до встречи.
- Я понял.
- Что вы от меня хотите? Чтобы я что?
- Ничего. Хотел увидеть. А что?
- Понятно. – Опустил глаза, положил лопаточку в лоток – звякнула лопаточка.
- А с горлом у меня все в порядке.
- Я рад.
- Я тоже.
Поднялся и направился к выходу, к белой двери.
Медсестра за своим столом сидела тихо, лампа у нее была наклонена низко к бумагам, так что лицо оставалось в тени, и он бы ее и не узнал, если бы после встретил. Но после ему часто казалось, что он ее видит, именно ее, это стало его манией. Хотя он понятия не имел даже сколько ей лет, так что он в ком угодно мог ее увидеть и видел.
Он вернулся домой, и тоже уже был вечер. Но не такой теплый, прошел дождь, и теперь капал с листьев, но он открыл окно, потому что показалось, что душно в доме, так душно, что нечем дышать, вдыхаешь полной грудью, а воздуха нет. Он поставил чайник, но чай пить не стал, не захотел. Сидел неподвижно на стуле и смотрел рассеянно в окно, за которым стояла темная сырая ночь. Перевел взгляд на часы. И вновь ему показалось, что это не он на них смотрит, а они на него – стеклянным глазом с узким неподвижным зрачком. И уже казалось, что это врач на него смотрит. И кто кого переглядит. Ненависть в нем поднималась к этому человеку, подступала к горлу. От ненависти не хватало дыхания, и сырой прохладный воздух не помогал. И он видел, как движется минутная стрелка, и видел, как движется часовая, и слышал как обрываются капли с листьев, слышал каждую каплю, все их множество, но каждый голос в этом множестве отдельно, не слиянно с другим.
Кто из них первый отведет взгляд?
Кап. Кап. Тик и так.
И он упирался взглядом в холодный круг. Прожигал.
Услышал тик, а так не услышал. Обе стрелки остановились. Затуманился черный зрачок. Он победил. Часы встали. Они его больше не видели. Он его больше не видел.
Десять минут четвертого, уже не ночь, еще не утро, час между волком и собакой.
Он лег на диван и уснул. В тишине.
На другой день соседка встретила его в магазине, она все знала.
- Разбились, - сказала, - ехали на машине за город, дача там у него, потерял управление, врезался в ограждение, погибли оба, и он, и жена ваша.
- Во сколько? – он только спросил.
- Что-то под утро.
Часы он завел через сорок дней. Пошли.
Тик и так.