«Которого не было». Фильм. Не знаменитый иностранный, неприметный наш. Неприметный, незаметный, незамеченный. Которого не было.
Светился большой экран, в темном зале несколько человек зрителей. Волнуюсь. Незнакомые мне люди смотрят фильм по моему сценарию, а прежде сценария был рассказ, но т-сс, сеанс начинается.
Действие неспешное, долгие планы, разговоры, которые никак невозможно завершить. Главный герой не хочет умирать.
Люди в зале молчат. Может быть, тихо спят.
Кто-то пробирается к выходу. В отворенную на миг дверь падает свет и тут же гаснет в ледяной тьме (кондиционеры морозят застывший воздух). Я теряю нить повествования. Мужчина и женщина не слышат друг друга, это я понимаю.
Фильм кажется очень старым, как будто он снят лет за сорок до сегодняшнего дня, как будто его откопали в архиве. Пленка сохранилась удивительно хорошо. Полумрак, туман.
- Я останусь собой? - спрашивает герой. - Я забуду о себе прежнем?
Да, милый, - отвечаю ему мысленно, - забудешь. Разве что в самой глубине памяти что-то забрезжит, встревожит. Погубит.
Сеанс окончен, загорается свет, зрители, человек пять, пробираются к выходу. О чем-то говорят. Я вслушиваюсь.
- Выпьем кофе?
Да. Да. Выпьем. Черный, огненный, сладкий. Чтобы согреться. Час сорок в темноте и холоде, в чужом сне. Надо прийти в себя. Кофе спасет.
Через год, в начале жаркого мая позвонили со студии, попросили поехать на кинофестиваль в Чебоксары представлять фильм. «Которого не было».
Я не припомню такого тепла в начале мая, такого летнего света. К вечеру он угасает, но тепло держится. Я еду полупустой электричкой. Вещей немного, уместились в рюкзак. Бездумно смотрю в окно. До поезда далеко, времени полно.
Тесным подземным коридором перехожу Комсомольскую площадь. В Орликовом переулке есть небольшое кафе, в нем посетителей не глушат музыкой. Шум кофейного аппарата, спокойные голоса. Я сяду у окна, достану лист бумаги и ручку.
Время.
Громадный Казанский вокзал. Гул голосов, шагов, все движется и все стоит на месте, все ждет. Тревожное место. Что-то вроде чистилища. Карантин. Переход из одного мира в другой. Я уже не я.
Объявление на посадку.
Поезд стоит, но двери заперты, за окнами темно. Мы томимся на платформе. Вечернее бледное небо. Тепло. Невысокий мужик держит за крючок вешалку с черным отутюженным пиджаком поверх белой торжественной рубашки. У мужика в зубах незажженная сигарета. Глаза черные, беспокойные. Он переступает с ноги на ногу, вдруг выплевывает сигарету, она катится по серому асфальту.
Солидный портфель у его ног с желтыми хищными замками. Беспокойный вдруг обращается ко мне.
- Сними рюкзак. Сними. Что ты его держишь? Поставь, не украдут.
Я не откликаюсь.
Черные разбойничьи глаза.
Открылась железная дверь. Проводник выступил на платформу.
У меня нижняя полка. Я сажусь у окна. По коридору пробираются люди, волокут багаж. Высокий детский голосок что-то настойчиво просит. Входят мужчина и девочка-подросток. Здороваются, усаживаются напротив.
Поезд незаметно трогается.
- Ну вот, - произносит мужчина.
Девочка, скинув кроссовки, взбирается на верхнюю полку.
- Племянница, - говорит мне мужчина.
Белье уже постелено. Поезд хороший, фирменный, Москва - Чебоксары. Одно удовольствие сидеть в таком и ехать. Ехать и пить чай с сахаром. Пить чай и смотреть в окно.
Дверь дернулась, откатилась. В купе заглянул беспокойный, посмотрел на меня.
- Поменялся. Перехватил. Хочу с тобой ехать.
Проводница явилась. Он воскликнул:
- Билетики?
Приподнялся, нашарил карман качнувшегося на вешалке пиджака. Выудил билет, расправил, разгладил, подал проводнице.
- Это я с дамочкой поменялся, в соседнем купе, тоже нижняя полка, в точности. У меня здесь интерес.
Он хохотнул и посмотрел на меня. Проводница невозмутимо взяла билет и пропела:
- Чебоксааары.
Она всё так выговаривала, как будто пела.
- Чебоксааары, - пропела, взяв мой билет.
- Выходим вместе! – крикнул мне беспокойный.
Проводница взглянула на спящую наверху девочку.
- Племянница, - пояснил мужчина. – Домой везу. Давно дома не был. Соскучился. По говорю нашему соскучился.
- Шумееерля, - пропела проводница, как будто нарочно услаждая его слух. И вернула мужчине билет. – Чай будете?
- Зачем нам чай! – закричал беспокойный, - мы в ресторан пойдем!
- Чай, - попросила я.
- Я же тебе говорю, в ресторан пойдем, я угощаю.
Проводница ушла, беспокойный протянул маленькую руку.
- Коля.
Я пожала горячую ладонь.
- Лена.
- Нет. Ты меня обманываешь. У тебя должна быть буква рр в имени. Рита?
- Лена.
- Ну как скажешь. Костюм надеть?
- Что?
- В ресторан.
- Как знаете.
- Ты идешь? Нет? Ладно. Ладно. Понял.
Золотые замки клацают, появляется бутылка.
- Будешь? Нет?
Беспокойный обращается к мужчине.
- Будешь?
Мужчина отрицательно качает головой. И забирается на вторую верхнюю полку.
- Так что ж мне одному пить?
Молчим. Он хмурится, сердито смотрит на меня.
- Я бы хотела лечь, - говорю ему.
- Детское время.
- Мне нужно переодеться.
Он вскакивает и уходит. Дверь закрывает рывком.
Ночью, я слышала, он с кем-то чокался в коридоре. Жарко, жарко было, простыня липла к телу.
Он вернулся и заговорил со мной.
- Ты же не спишь. Ты притворяешься, что спишь. Зачем ты все время ворочаешься?
Глубокой ночью поезд встал, замер, застыл на две минуты в Муроме. Я пристально смотрела в окно на неподвижную картинку. Вокзал. Черный, на вечной стоянке, паровоз. Крохотная часовня, которой прежде не было, с поблескивающим куполом. Выморочная картинка, ирреальная.
- Что ты смотришь? – бормотал голос. - Позвони ему. Скажи, что ты здесь. Выйди. Что ты его мучаешь? Все вы, женщины, одинаковые.
Картинка в оконной раме подобна фотоснимку. Найден после смерти, в кармане бродяги. Бог весть, что означает. Означал.
Я смотрю на неподвижный ночной мир. Я знаю, что там дальше за этой картинкой. Я все еще помню. Дорога. В лужах стоит вода. В маленьком доме горит свет. В бараке живет баба Феня. Мы чистим ей картошку, я и Лена Хафизова, тимуровцы. Уют бедной комнаты лишь от огня в печи. От тепла. От пара над кастрюлей. Дорога ведет дальше, вдоль завода, через заросшую травой узкоколейку. Пахнет сырой землей, липкими тополиными почками. Железными поездами.
На секунду я верю, что всё это там, за неподвижной картинкой, есть, живо. Но проверять нет охоты. Нет охоты увидеть на месте маленького дома пустошь. Да хотя бы и не пустошь, а царский дворец, что мне с него?
Поезд трогается. Слава Богу.
Чебоксары.
Поднимается ветер. Летит по асфальту песок. Волга под слепящим и уже холодным солнцем. Первые два дня (два из трех) делать мне решительно нечего. Я обедаю в бесплатном (для гостей фестиваля) кафе; не вкусно, нет. Брожу по городу, пью кофе в Макдональдсе, глазею на людей. Хожу на кинопоказы. (Сейчас, спустя восемь лет, не могу вспомнить ни одного фильма, ни одного кадра.) Залы битком, люди заполняют после сеанса анкеты, слушают актеров, режиссеров, операторов. Они рассказывают о своих фильмах, о съемках, о замыслах.
Чебоксары, Чебоксары, - пели в уши зазывалы в Москве у Казанского. Сирены тамошних мест. Рейсовым автобусом от Казанского до Чебоксар соблазняли пассажиров. Дешевле, чем на поезде.
На третий день меня повезли в Шумерлю. Там я и представлю наш фильм. «Которого не было»
Из Чебоксар выбирались долго и вот вырвались. Машин мало, но дороги узкие, если впереди медленная фура, надо обходить по встречной.
Дороги вверх-вниз - по зеленым холмам. Час примерно, чуть больше. Земля кажется застывшим океаном, поросшим травой и камнями, и деревьями.
В машине два пассажира – я и девушка-организатор. Мы опаздываем. Она звонит в клуб; да, люди нас ждут. Тут же выясняется, что девушка забыла захватить с собой диск с фильмом.
«Которого не было».
Я смеюсь.
Городок, куда мы наконец въезжаем, небольшой, непримечательный, приземистый.
Зал в клубе наполнен примерно на две трети, многие пришли семьями, с маленькими детьми. Ждут, переговариваются.
- Фильма не будет, - так я говорю. – Наверное, не следовало его называть (нарекать): «Которого не было».
Рассказ назывался «Дверь», по нему снимали фильм. Рассказ об одном, а фильм о чем-то совсем другом, о чем-то своем, не моем.
Дверь вела в квартиру любимой женщины. С которой прожита была долгая и счастливая жизнь. Правда, женщина не знала об этой своей другой, долгой и счастливой жизни. Герой знал, помнил, но, кроме воспоминаний, ему не на что было опереться. Он проникал за дверь и воображал себя у себя дома. Или оказывался у себя дома. Которого не было. И вот здесь, в этой точке, рассказ и фильм смыкаются.
Я рассказываю фантастический сюжет о страхе смерти, о судьбе; ее, конечно же, не обмануть.
Меня слушают.
Задают вопросы.
Приходит записка:
СПОЙ ПОД ГИТАРУ
- А что, есть гитара?
Я всматриваюсь в зал. Нет, гитары, по всей видимости, нет. Бог миловал.
Час я развлекала публику. Раскланялась и заслужила аплодисменты.
Опустошение. Слабость.
- Хотите сауну? – спрашивает меня женщина, она заведует в городке культурой.
- Нет, нет, спасибо.
- Бассейн?
Я вспоминаю ее имя. Валя.
- Нет, Валя, нет.
- Ну, тогда мы вас повезем на природу.
Машину ведет Валин муж.
- Не пьет, не курит, - хвастается Валя. – Повезло.
Он безропотно возит нас по окрестностям и дожидается в машине, пока мы гуляем; мирно дремлет.
День угасал, когда мы вышли у речки. Небольшая речка по имени Сура. Написано в справочнике, что судоходная. Понтонный мост ведет на другой берег, где уже Нижегородская область.
День угасал быстро, на глазах. Пели птицы и журчала вода. Песок и глина лежали на берегу, их весной выгребали со дна, расчищали реку. Понтонный мост лежит прямо на воде, он покачивается под ногами, и кажется, что уплывает, и ты уплываешь вместе с ним.
На берегу стоят рыбаки с удочками. Туча комаров. Прохладный воздух.
Стемнело, пока мы фотографировались.
- Поедем ужинать, - решила Валя.
Ресторан оказался в лесу.
Стемнело, грохотала музыка. Площадка у ресторана, танцпол, освещена была единственным фонарем. Женщина танцевала, одна. Свет падал на нее, как вода из душа, невесомая вода. Свет обливал ее тело. Она нас догнала, эта женщина, бросилась на шею моей спутнице. Пропела:
- Валя! Я соскучилаАась.
Ресторан походил на лабиринт из комнат и комнатушек, мы шли из одной в другую, и музыка то обрушивалась, то стихала. Мы остановились в небольшой комнате с пластиковыми стенами. Там везде пластиковые стены. И пластиковые столы. И стулья. Но приборы настоящие: фарфор, стекло, металл. И настоящий лес за окном. И настоящая ночь. Четыре столика, один накрыт. Множество закусок. Много для двоих.
Нам принесли коньяк. Шашлык - огромные горячие куски. Картошку-фри. Мы съели немного. И выпили чуть-чуть. Остальное Валя взяла с собой. Муж ее проснулся и повез нас на вокзал.
Вокзал – крепость с башенками; построен недавно, несколько лет назад, истории у крепости нет. Мы разворачиваемся к вокзалу боком и водитель глушит мотор. У нас еще много времени до поезда. На улице холодно, ветрено и мы сидим в тепле. Прямо перед нами на пьедестале с рельсами возвышается черный паровоз. Что-то вроде пародии на Муром: и вокзал-крепость, и паровоз на рельсах.
Водитель спит, мы лениво переговариваемся. Водитель просыпается, прислушивается к нашим голосам и вступает с рассказом.
- Жаль, что нет этого парня, - говорит он. – Он немножко глупенький. Он ездит с тележкой по вокзалу. На тележке наклейки: Париж, Рим, Лондон, Мадрид. Он спрашивает пассажиров: чем я могу вас помочь? Он перевозит багаж в своей тележке. Бесплатно. Ему это доставляет удовольствие. Не знаю, сколько ему лет. Лет тридцать. Его все фотографируют.
На платформу мы идем вдвоем с Валей, ее муж остается спать в машине.
У выхода на платформы – страж. Мужчина в серой форме охранника.
- Привет, Валя, - останавливает он ее. Обо мне говорит примерно следующее:
- Что это за удивительное создание?
Валя меня представляет. С мужчиной они старинные знакомые, с младенчества, родились и выросли в одной деревне. Обнимаются. Валя спрашивает, как дела.
- А ты не слышала про мое горе?
- Нет. А что случилось?
- Не слышала?
Его сын умер в Чебоксарах. Он сопровождал почтовые вагоны, после рейсов бухал с приятелями. Жене надоело, она ему подлила в суп микстуру, чтоб отвратить от алкоголя. Но видимо слишком много подлила. Странно, что нашли его в ванне. В воде. Зачем он вдруг полез в ванну? И почему так долго не вызывали скорую? Остался ребенок.
- Я провожу вас, - говорит мужчина. И мы идем на платформу втроем.
Холодно, ледяной ветер. Мужчина обнимает нас обеих. Крепко стискивает в объятиях, не отпускает. Кажется, он плачет.
Приближается поезд.