Воробьева явилась, как обычно, за пятнадцать минут до начала урока. Устроилась за столом, вынула аккуратно надписанную тетрадь, вынула карандаш, ручку, ластик, линейку, транспортир, учебник.
Отрешенно наблюдала за хмурым небом. Ученики приходили, переговаривались, бросали рюкзаки и сумки, таращились в экраны смартфонов, кашляли.
Воробьева сидела на последней парте в среднем ряду. Зрение у нее было прекрасное. Она видела царапины, трещины, отверстия от кнопок на деревянной панели для объявлений, видела мятый воротник рубашки Алексея Панова, видела его неровно подстриженные ногти, видела пушок на его верхней губе.
Карташова примчалась, плюхнулась рядом с Воробьевой.
- Дай списать.
- Бери.
Карташова писала и шевелила губами: «икс плюс игрек».
- Ты повнимательней, Карташова, - равнодушно заметила Воробьева, - не плюс, а минус.
- Черт. Да. Спешу потому что.
Серое небо притягивало взгляд Воробьевой.
- Ух. Всё. Можно выдохнуть. Спасибо.
- Карташова.
- Что?
Воробьева помолчала, посмотрела на выщипанные карташовские брови.
- Пойдем отсюда.
- В смысле?
- Неохота торчать здесь.
Карташова смотрела на Воробьеву ошарашенно.
- Ну. Я не знаю. Я матери обещала.
Воробьева не настаивала. Утреннее небо казалось вечерним. Карташова тоже посмотрела на небо. Посмотрела на влажную, только что протертую дежурным Пановым доску. И воскликнула:
- А! Черт с ним со всем!
Воскликнула так отчаянно, как будто в пропасть ухнула.
Воробьева открыла свой маленький хорошенький рюкзак нежного розового цвета, неизменно чистый, и неспешно принялась складывать в него тетрадь, учебник, линейку, транспортир, карандаш, ручку, ластик.
- Ты это, - Карташава облизнула пересохшие губы, - скорей, звонок щас.
- Зинаида всегда опаздывает.
- Ну. Да.
- А знаешь почему? Потому что от лифта возвращается и проверяет газ, свет и воду.
- Откуда ты знаешь?
- Слышала. Физрук говорил.
- Кому?
- Мне.
Воробьева поднялась и направилась к выходу из класса. Карташова схватила свою тетрадь, сумку и поспешила следом. Панов окликнул:
- Карташ, ты чё? Ты меня бросаешь?
Карташова сидела с ним за одной - прямо перед учительским столом. «Чтобы всегда на моих глазах», - объясняла Зинаида. Уже в дверях Воробьеву и Карташову застал звонок.
Воробьева спокойно, уверенно, вырулила из класса и направлялась к туалету.
Краташова испуганно огляделась и догнала Воробьеву.
- Ты куда? Зачем?
- Переждем. Чтоб не напороться.
Стояли в туалете у замазанного белой краской окна. Пахло хлоркой. Слышно было, как кто-то бежит, топочет по коридору.
- А почему, - начала было спрашивать Карташова.
- Тссс, - Воробьева прижала палец к губам.
И Карташова заметила, что лак на ногтях Воробьевой фиолетовый, свежий.
- Теперь пошли.
- Уверена?
Воробьева пожала плечами и отворила дверь.
На лестнице встретили какого-то мелкого мальчишку, он сопел и карабкался вверх со ступени на ступень. Рюкзак он волоком тянул за собой. Воробьева сказала мальчишке:
- Здравствуй.
Он не ответил.
- Ты его знаешь?
- Нет.
- А чего здороваешься?
- Хотела его подбодрить.
- Да он и так бодрый.
Охранник спросил:
- Куда направляетесь?
- У нас поручение, - хладнокровно сообщила Воробьева.
Во дворе она вдруг остановилась и подняла к небу узкое, с острым носом, лицо. Карташова топталась рядом.
- Слушай, тут окна кругом. Кто-нибудь смотрит сейчас.
- Да, - рещила Воробьева, - ты права.
И они двинулись от школы подальше по черной, мокрой асфальтовой дорожке. Шагали не спеша, глазели по сторонам.
За окнами «Шоколадницы» сиял свет, за круглым стоиком сидела тетка и пила что-то из большой кружки.
- Капучино или лате, - мечтательно сказала Карташова.
- Я бы выпила двойной эспрессо, - сказала Воробьева. - С круассаном.
- А я бы пирожное съела. Знаешь, такое шоколадное. И пропитка. Типа ром. Или коньяк.
- У тебя сколько денег? – поинтересовалась Воробьева.
- Нисколько. Стольник. Чай в столовке и кекс.
- Карташова, а куда бы ты пошла? Если бы одна была сейчас.
- Не знаю.
- Ну вот дернула ты с уроков. Вот стоишь. Холодно. Дождик крапает. Вон уже зонтики пораскрывал народ. В кармане стольник.
- В Макдак можно. Возле метро. Там кофе. Знакомые, может. Угостят.
- Тепло, в любом случае, - согласилась Воробьева.
Знакомых никого не оказалось. Девочки заняли свободный столик. Наблюдали, как люди расплачиваются, как несут подносы, как разворачивают бургеры, как берут картошку-фри, жуют, промокают пальцы салфеткой.
- Всё бы хорошо, - простонала Карташова, - но так жрать охота, что голова кружится.
- Спокойно. Смотри внимательно. К кому бы ты подошла?
- Зачем?
- Затем что денег нет, а есть хочется. Ну? Кто сжалится и накормит?
Карташова смотрела, думала.
- Вот он.
- Светленький?
- Да. В зеленой куртке.
- Почему он?
- Не знаю. Культурный. На Митю нашего похож. Положительный. Покладистый.
- Принцип отбора ясен. А я бы нет. Я бы к другому подошла.
- К кому?
- Наблюдай.
Воробьева поднялась, закинула на плечо свой розовый кукольный рюкзачок (каждый день стирает, подумала Карташова), и мелкими неспешными шагами приблизилась к небольшой очереди.
Воробьева подкатила к высокому взрослому парню (лет восемнадцать или двадцать).
Очень неуютный парень, волосы под ноль, ссадина на скуле, взгляд недобрый, исподлобья, джинсы замызганные. Очень неподходящий парень. Ну, Воробьева, умная ты девка, а дура.
Воробьева с парнем заговорила. Он посмотрел на нее.
Нехороший взгляд, упорный. Я бы к такому ни за что.
Губы разомкнул, ответил. Воробьева повернулась и помахала Карташовой.
Ладно. Хорошо. Иду. Иду.
- Привет.
Парень оглядел Карташову.
- Ты кто?
- Мы вместе, - пояснила Воробьева.
- Тоже что ли голодная? Я благотворительность не люблю.
- Понятно, - сказала Карташова.
- Конечно, - сказала Воробьева. - Могу прочитать стихотворение.
- Чего? – изумился парень.
- Про пальму.
- Чего?
- Очередь наша подошла.
- Чего?
- Нам по чизбургеру, - четко, как на уроке, сообщила Воробьева девушке за кассой. - Еще картошку-фри. Две. Пирожок будешь? Карташова?
- С вишней.
- Два с вишней. Эспрессо.
Парень молчал, не возражал. И Карташова решилась:
- А мне с молоком.
Парень смотрел пристально. На Воробьеву.
- Всё. Теперь вы.
- Да? Ты разрешаешь?
Парень заказал бургер и колу со льдом.
- Мы пойдем, столик займем.
- Стоять.
Ждали заказ, молчали.
- Несут. Бери поднос, - велел парень Воробьевой. – Тащи.
Он сел, посмотрел на Воробьеву медленным своим взглядом.
- Что? Ставь поднос.
Воробьева поставила. Карташова потянулась за чизбургером. Парень хлопнул ее по руке.
- Брысь. Заработай.
- Я стихи, - напомнила Воробьева.
- Слушаю внимательно.
- На Севере диком...
Читала Воробьева без стеснения, звонко, так что народ приостанавливался, оглядывался. По окончании даже раздались аплодисменты. Впрочем, жидкие.
- Садись. Ешь. Заслужила. А ты нет.
- Я тоже стихи могу.
- Лучше спой.
- У меня слуха нет.
- У меня тоже.
- А чего петь? Я не знаю ничего.
- Давай вместе, - вступила Воробьева.
И запела: «жизнь невозможно повернуть назад!» Караташова вторила. Кто-то рассмеялся.
- Ты как собака, - сказал парень Карташовой. - У меня была такая, дворняга, я на гитаре бренчал, а она выла. Не знаю почему. Может, ей нравилось, как я играю, а может, не нравилось. Парень открыл коробку с бургером.
- Ладно, барышни, плюхайтесь обе, жрите. Репертуар у вас старческий, вялый. Ну да ладно.
Он свою еду проглотил быстро и колу выхлебал разом.
- Льду кладут много.
Парень посмотрел на Карташову, посмотрел на Воробьеву.
- Вы в каким классе срок тянете, пигалицы?
- Мы не пигалицы, - обиделась Карташова.
- Откуда ты это слово знаешь, - спросила Воробьева, - пигалицы?
Парень пожал плечами.
- Дед говорил. Въелось. Ну как кофе? Не остыл?
- Нормально.
- Рад.
Воробьева допила кофе и промокнула губы салфеткой.
- Мы всё. Пойдем. Спасибо большое. Дяденька.
- Мелкие, сопливые, а уже хитрые, уже твари, уже сучки, - произнес парень с неожиданной горечью.
Карташова испугалась этой его горечи, но и пожалела его, хотела коснуться большой руки, но не коснулась.
Выскочили на улицу, оглянулись. Ветер рябил лужи.
- Прямо зимний ветер, - поежилась Воробьева. - Ну, куда направимся?
- Я не знаю, я бы домой пошла.
- Так пойдем.
- Ко мне?
- Ну да. У тебя же никого нет дома.
- Ну. Нет. Но я не хочу. Там у меня неинтересно. Ну, то есть бардак. Пошли так. Погуляем. Или в торговый центр. Пошли?
- Без денег в торговый центр скучно.
Брели по улице, смотрели под ноги, смотрели по сторонам. Молчали. Карташова пнула крышку от пивной бутылки и вспомнила:
- Я однажды пятисотку нашла. Давно.
На остановке тетка кричала в телефон: «ни за что!» Они остановились послушать что она еще крикнет или скажет. Но тетка забралась в подоспевший автобус, и он увез ее.
Тащились промозглой улицей. Посреди дня по-вечернему затеплились фонари.
- Ноябрь, - сказала Воробьева.
Шли и шли. Прямо, налево. Через двор. Завернули погреться в небольшой продуктовый, там оказалась кулинария со стойкой вдоль окна.
- Кофе пьют, - позавидовала Воробьева.
И вдруг спросила худенькую серьезную девушку:
- Вкусный?
- Нормальный.
- Горячий? - спросила Карташова.
- Огонь.
Может быть, она бы и взяла им по чашке огненного кофе (лицо у нее было мягкое, сострадательное), но тут зазвонил ее телефон и отвлек.
- Да, Сергей, это я звонила. Хотела напомнить. Ты хочешь, чтобы тебя уволили? Мне не долго.
- А характер у нее есть, - удовлетворенно заметила Воробьева.
- Здесь кофе недорогой, нам хватит на два эспрессо.
- Хорошо. Буду тебе должна.
- Да ладно, угощаю.
И Карташова вдруг развеселилась и почувствовала себя богатой и щедрой.
Пили с удовольствием и с удовольствием молчали. Не спешили. Глазели в окно на похожих. Мальчишка прошагал и взглянул с улицы в их окошко.
- Милый, - решила Карташова. - Сразу видно, что тихий.
- Просто одет прилично и тощенький. И лужу обходит, чтоб кроссы свои белые не заляпать, как будто это не кроссы, а крылья ангельские. Терпеть не могу.
- А меня к таким тянет. Чтобы спокойный был и не дурак, чтоб вообще с дураками не связывался. А тебе нравятся, чтобы раз и по морде.
- Нет, Карташова, чтобы раз и по морде меня не устраивает. И тихие меня не устраивают тоже. Я вообще какая-то холодная.
- В тебе ума много.
- Ум у меня средний. Поверь.
Сидеть им наскучило, они выбрались на улицу под непроницаемое суровое небо и побрели мимо спортплощадки, по которой бегал за мячиком маленький мальчик. Бегал и смеялся.
- У нас кот был, - вспомнила Карташова. - Здоровый. Двадцать кило.
- Такие бывают?
- У нас был. Жирный. Ленивый. Телевизор любил смотреть. Танцы со звездами. Самсон его звали.
- Умер?
- Давно. Как будто сто лет живу на свете.
Она побрели назад, к метро.
- Ноги промокли, - огорчилась Карташова. - Теперь точно заболею.
У метро остановились.
- Домой потопаю, - сказала Карташова.
- Ты встань сразу под горячий душ, согрейся.
Воробьева подождала, когда Карташова перебежит на ту сторону и скроется за большим новым домом. Школьники уже возвращались с уроков. В окнах теплились огни. Воробьева всё видела подробно, ясно. Даже в сумерках.
________________
*рассказ был опубликован в ФБ Елены Долгопят без названия