Шестнадцать часов по местному времени. Плюс четырнадцать с половиной по Цельсию. Ветер умеренный, юго-восточный. Солнце еще не зашло.
Они называют это бабьим летом. Последнее тепло. Баба вот-вот превратится в старую ведьму, почернеет, застынет, ее занесет снегом, который недаром зовут белым саваном. Впрочем, зовут и скатертью, но с пищей это, по-моему, никак не связано.
Еще говорят: скатертью дорога. Речь о гладкости. Да.
Я подключился к первому встречному. Первым встречным оказалась первая встречная. Зовут Ксения. Также Ксюша. Также Ксения Ивановна. Также Ксюша-хрюша. Также Ксенька. Также Милая. Также Эта Тварь. Также Я.
Слышу каждую ее мысль. Скучаю.
Искала ключ. Едва сдержался, чтобы не подсказать, в каком отделении он лежит. Сама его туда сунула. Какое беспамятство!
Ужас в том, что я чувствую то же, что она: голод прежде всего. Я бы на ее месте (я и есть на ее месте, ха) ринулся на кухню и схватил бы что-нибудь пожевать. Куда там. Включила в прихожей свет и уставилась на себя в зеркало. Личико бледное. Синие тени под глазами. Высунула язык.
Ну да, белый налет. Есть надо нормально днем и не курить натощак.
А спать она хочет еще больше, чем есть, бедняжка.
Руки вымыла с мылом, молодец.
Яйцо поджарила с колбасой, вот чем мы себя напитали. Вы спросите, неужели она не слыхала о канцерогенах? Отвечаю: слыхала!
Яичницу, кстати (некстати), пересолила. Фу.
Посуду не вымыла, но сложила в раковину. Стол протерла. Вывалила на него гору тетрадей (да, сумка у нее была неподъемная), села проверять. Исправлять ошибки красной шариковой ручкой, оставлять кровавые следы.
Еще витают запахи еды.
На работе она сосредоточиться не может. Выкурила сигарету. Зависла в фейсбуке. Лайкнула котика. Вскипятила чайник. Выхлебала громадную кружку кофе. Растворимого. Три чайные ложки с верхом. Две чайные ложки сахара. Я в ужасе. Я почти кричу. Еле сдерживаюсь. Но в голове у нее прояснело, и она сосредоточилась на работе.
Контрольные по математике.
Пятерок поставила две. Одну несправедливую четверку с длинным минусом. Парень выбрал нестандартное решение. Кривой путь. Но ведь добрался до цели, не промахнулся? Он ей несимпатичен. Он не слушает ее уроки. Смотрит рассеянно и равнодушно. Мне не терпится его увидеть. Впрочем, терпится. Это так по-человечески — не терпеть.
Девочке с фамилией Козина (кличка Зина) начертала: неряшливый почерк. Нельзя не согласиться. У моей учителки он тоже неряшливый, вот беда.
Пялилась в телевизор. И я, куда ж деваться. Чуть не сдох (вот бы она носила мой невидимый легкий труп).
Песня со словами «ты вся в белом». Ей нравится.
Древние развалины. Скучно.
Дядька побывал у инопланетян. Врет. Моя внимает. Верит и не верит.
Погода на завтра. Без осадков. Как же.
Зубы почистила, молодец. Посуду мыть не собралась. Я шептал ей, что надо вымыть, что приползут тараканы. Колебалась, но плюнула и оставила немытой. Завтра. Завтра. Ну-ну.
Видел ее сон. Раннее беззвучное утро. Она идет по тихой улице, за ней следует мужчина. Она прибавляет шаг, он не отстает. Все без звука. Она бежит, он не отстает. Она останавливается, он не приближается. Она смотрит на него. Лица не разглядеть, бледное пятно на месте лица.
Сон она забыла, едва проснувшись. Раньше будильника.
Она недоуменно смотрела на светящиеся цифры. Уснула вновь. Будильник надрывался, не слышала. Я заорал: вставай! Очнулась. Очухалась. (Это синонимы.)
Конечно же, опаздывала. Неслась через дворы. Ветер переменился, дышал в лицо хладом (словечко уже не в ходу). Она отворачивалась. Сумку повесила через плечо; заработает сколиоз.
Успели. Успели даже покурить. За гаражами. Автобус протарахтел, полнехонек. На станцию. Все в Москву. В столицу. Надеюсь побывать.
В учительскую не зашла, нырнула в класс. Девятый «а». Есть еще девятый «вэ». Девятый ах. Девятый вах. Учителя прозвали. Ах поприличнее Вах. Потише. Повежливей.
— Здрасьте, Ксень Иванна.
— Здравствуйте. Почему доска грязная? Кто дежурный? Где мел? Сколько можно просить готовиться к уроку заранее? Кто отсутствует? Хорошо. Ваши контрольные. Без двоек на этот раз. Ура? Вы сказали «ура», Лапиков? Я просто вас пожалела.
Нет, милая, ты себя пожалела. Нет охоты возиться с этим козлом. И ему нет охоты возиться с этой фигней. Взаимный неинтерес. Выгода обеих сторон.
Новая тема (функции чего-то там). Нормально объясняет, даже я понимаю. Голос, правда, слабоват. Громкости не хватает. Накала.
Взгляд Лапикова блуждает. Окно. Ухо Семеновой. Ухо нежно розовеет.
Ксения злится. Он уставился ей в переносицу. Ей тошно от его взгляда. Она отворачивается к доске, долбит мелом и чувствует затылком — смотрит.
Милая, он уже отвернулся. Строчит записульку Семеновой. Предлагает положить на химию, соблазняет мороженым. Надо было мне подключиться к Лапикову, с ним не соскучишься. Даже если очень захочешь. А моя все долдонит у доски свои функции, не собьется. Уморила меня. Отрубился. Уснул. Снов не помню.
Холодно. Мы на улице. Сумерки. Дождь. Я предупреждал. Мелкий, слабый, ровный, безвольный. Моя тоже без воли, без сил. Скорей бы домой, дома никого, можно помолчать, можно будет встать под веселый горячий душ, плевать на счетчики.
Зашла в «Пятерочку».
Ну, конечно, чем нам еще соблазниться, только колбаса, только докторская. Название для умалишенных. Возьми хоть йогурт. Без сахара! Без сахара!
И чего я, собственно, надрываюсь?
Курица. Бульон? Славная мысль, молодец. Морковь к нему возьми. Лук. Слышит. Внемлет.
Мороженое. Роскошная жизнь у моей учителки.
— Здрасьте, Ксеня Ванна!
— Здрасьте.
Стемнело как быстро. Идет задворками.
Псина увязалась за нами. Бежит неслышно. Не нагоняет, не обгоняет. Моя думает. Решает, что курицу поставит варить сразу, дождется, пока закипит, снимет пенку, убавит огонь, и тогда уже колбаса, мороженое. Сигарета после, никак до.
Насчет сигареты не исполнила. Караулила курицу и дымила. Ей нравится процесс: пепел нарастает, дым тает, огонек тлеет. Я тоже засмотрелся. А псина проводила до подъезда и свалила. Что хотела, не знаю, я к ней не подключался.
От мороженого замерзла, отогревалась кофе, три с верхом ложки, ну, я уже описывал. Тетрадей не проверяла, планов не писала, завтра выходной день, сегодня выходной вечер, пустой. Или, может быть, полный — тишиной. Или покоем. Как будто выбралась на берег из штормящего моря. Выплыла. И ничего не слышит, оглохла. Мозг дремлет.
Она пьет свой кофе по чуть-чуть, смакует, помнит себя и не помнит, и вдруг ставит кружку на стол. Смотрит остановившимся взглядом на окурок в блюдце (вместо пепельницы у нее синее блюдце с золотым оббитым краем). Ей пришла мысль, идея. Заказать собственный портрет. У настоящего художника, мастера. Большой холст масляными красками. Никаких треугольников, пятен и прочих абстракций. Человеческий облик, человеческий образ. Сходство внешнее и внутреннее, чтобы душа глядела.
Батюшки-светы, с чего вдруг? Я открыл рот и закрыть не могу.
Вечер. Кофе стынет. Время идет. А моя сидит и думает: портрет. И глаза у нее блестят, как будто влюбилась. Или цель жизни увидела. Дела.
Я затаился, боюсь спугнуть. Я тоже хочу ее портрет. Я бы и на свой посмотрел. А что? Остранение, как говорится. Или отстранение. То и другое.
Картинок в интернете тьма; предложений — до фига и больше. Хочешь, так тебя изобразят, в неглиже (в чем мама родила), хочешь, в образе: в официантку нарядят или в стюардессу, или в королеву Елизавету, или в женщину-кошку, или в мужчину-пожарника. Да хоть в виде стула изобразят. Упаси бог.
И вот моя старая дева сидит на убогой своей кухне, не то что кофе, бульон уже остыл, а она все пялится в экран, портит глаза, наживает геморрой. Не нравятся ей современные картинки. Мона Лиза ей по сердцу, но художника ведь не воскресишь. Моей хочется настоящее, чтобы в портрете жизнь была, как в повести писателя Гоголя (моя не читала). Ну и ну.
Все, милая, хорош, тошнит от картинок, айда спать. Утро вечера мудренее.
Зубы почистила (умница), свет погасила, легла, смежила (полузабытое словцо) веки, и я шепнул: замуж тебе надо. И она ответила: за кого?
Воскресенье.
Проснулась в боевом расположении духа, чувствую, будет движуха. Одобряю. Приняла душ. Глазки накрасила, губки подвела. Колготки прозрачные, юбочка до колен, блузка белая, в синий горох, курточка на пуху, невесомая, приятная, можно и нараспашку, будет солнце, носом чую (фигурально выражаясь).
Надела туфли, каблук средний, лучше бы на шпильке. Ладно, сойдет. Личико свежее. Персик! Вперед, моя девочка! Свет не забудь в кухне погасить.
Москва большая. Я потрясен. До метро на автобусе. Полчаса, и это без пробок. Воскресенье, утро, народу немного, моя засмотрелась в окно. Она глядит в окно, а старик на нее. Любуется. Видит око, да зуб неймет (поговорка; вышла из употребления). Душа жива, что ж.
Называется это Торговый центр. ТЦ.
Подземные этажи и наземные. Магазины, кафе, салон красоты, кинотеатр, аптека, стеклянный купол. Громадина. Город в городе. Кит. Можно жить, не выбираясь из чрева. Были б деньги.
Моя выкурила сигарету у входа, там не закуришь, не забалуешь.
Толпа текла из метро в чрево. И все они там уместятся свободно. Четвертое измерение, не иначе.
Туалеты роскошные, зеркала во всю стену, смотри, моя девочка, любуйся. Руки-то помой. Вот так.
Бродила одна. Взяла кофе, громадную кружку (ну, хоть не растворюха), сидела в удобном кресле, наблюдала. Для нее это что-то вроде поездки заграницу. За границу. Вояж на тот свет, пара часов в раю. Больше не вынести. Больше — ад. Так оно Там все и устроено, я полагаю. Зависит от дозы.
Хороший кофе, милая официантка, заботы забыты. Разве что сигарету не выкуришь. Что касается дозы. Моей нужна лошадиная. Два битых часа по магазинам (битых, хм, сейчас так не говорят, пора бы уж обновить базу данных). То блузку примерит, то джинсы, то босоножки. Зима на носу, возьми лучше свитер. Примерила и свитер.
Вновь кафе. Народу прибыло, столики заняты.
Спросила у молодого человека: можно?
Да. Конечно.
Не садись к нему, он женат, у него двое детей, они все здесь рядом, меряют башмаки, скоро появятся. Он занят, понимаешь? Не трать время. Да, кольца у него нет, но оно есть, спит в серванте, в темноте и покое. Стало маленьким. Но оно есть. Он окольцован, на привязи. Слышишь?
А, вот и они, милости просим.
Ах, простите, я уже все.
Нет-нет, мы уходим. Саша, возьми пакет. Генка, завяжи шнурки.
Их голоса удаляются, а ты сидишь одна и смотришь на оставленную им чашку. Бог мой, во что я вляпался!
Посмотрели кино. Я бы запретил долби-стерео. Каждый шорох как гром небесный. Голова раскалывается. Фигурально выражаясь. А Ксюша ничего, норм (новое словцо). Дожевала попкорн, отряхнулась.
Народ потянулся к выходу, моя все сидит, пялится на погасший экран. Прохладно в зале, кондиционеры морозят. Адов ад.
В метро моя прислонилась к надписи «не прислоняться».
Пассажиров немного. Перегон долгий.
Я шепчу: парень уставился в схему метро, да, он, конопатый, да; хороший парень, между прочим, не москвич, квартиру снимает с приятелем, программист, свободен, не пьющий, и сигаретами себя не травит, и тебя приучит к здоровому образу жизни, зарабатывает, чуток занудный, стерпишь, посуду, кстати, вымоет за тебя, золото, а не парень. Смотрит на тебя. Улыбнись. К морю летом поедете. Куда, куда, в Турцию. Родишь ему близнецов. Вова его зовут. Вовчик. Вован. Владимир Андреевич. Красивое русское имя. Ты же нерусских не одобряешь? Что ты мычишь «нет», я-то знаю. А он русский, рязанский. А у тебя прадед, между прочим, немец. Фриц. Прабабушка согрешила. Тоже конопатый был. Убили его, милая, в неравном бою. Все бои неравные. Кости его в нашей земле лежат, а плоть растворилась. Плоть его и есть земля. Наша. Так что и он русский. Нет?
Улыбнись Володе. Он улыбнется в ответ! Имя твое спросит.
Отвяжись.
Что?
Заткнись.
Что?
Вечером дома. Переоделась в затрапез (футболка, треники), выкурила на кухне сигарету, перемыла посуду, воду завернула и спросила: Доволен?
Спросила!
Доволен?
Да.
Ответил.
Позвонила подружке.
Маникюрша дура, Хорватия дорогая, на бедрах уже не носят. Милый, милый треп.
Варя? Развелась? Вот так да. Быстренько она. А. Понятно. И правильно. Туда и дорога. Я тоже так думаю. Точно.
Я позеленел от скуки. Вдруг моя спрашивает, так, мимоходом, в проброс: Есть у тебя знакомый психиатр?
Чего?
Голоса слышу.
Иди ты.
Голос, если быть точной.
Попей успокоительное. Конечно. Ты просто устала. Пустырник на ночь.
Да, я понял, что должен заткнуться. Понял. Все. Рот на замке (фигурально выражаясь). Молчу. Не звучу. Пустырник поможет. Голос как рукой снимет. Обещаю.
Октябрь уж наступил.
Моя едет на дачу. Чужая дача, незнакомая. Учителки зазвали.
Вечер. Она едет. Везет бутылку мартини.
Вагон полупустой, старый, вечерний. Сквозняки, последнее солнце.
Станция.
Моя смотрит в окно. На безлюдную серую платформу.
Загорается фонарь. Вечерний свет.
И ведь знает, что ее станция, что бежать надо, пока двери открыты. Знает, но не бежит. Смотрит в окно.
Крикнуть бы: эй!
Не кричу. Молчу. Т-сс.
Двери закрываются.
Моя смотрит в окно, как уходит назад платформа. Лицо спокойное, взгляд отрешенный, пустой.
Перегон долгий, вечный.