2.
Они сидели полукругом перед небольшим экраном: учительница Ирина Васильевна Акимова, домохозяйка Галина Ивановна Строгова, оперативник Иван Сергеевич Никишин, парикмахер Инна Александровна Голубова, стоматолог Илья Семенович Лившиц. Смотрели кино.
Мальчик гнал на велосипеде. Посверкивали спицы.
Далее показали, как он пишет что-то в тетрадку, как несется с приятелями на речку, как читает длинное стихотворение про весну, как его стригут в парикмахерской, а он смотрит на себя в зеркало.
Женщина накладывает ему в тарелку картошку. Он ест. Она рассказывает:
— Иду с работы, смотрю, а у подъезда машина милицейская, народ стоит, все чего-то говорят, а при мне смолкли, расступились, и тут я его увидела, Сережу. Не узнала поначалу. Хотя он нисколько не изменился. Ни на граммульку. Такой же. Тощенький.
Она произносит это «тощенький» ласково, нежно. И спрашивает мальчика:
— Чаю налью?
— Не. Я побегу.
— Беги. Осторожно!
Сережа уносится. Она собирает посуду. И рассказывает:
— Мы ведь с Сережей в один день родились, двойняшки. Его назвали Сережей в честь Есенина, а меня Люсей в честь мамы. Кто бы мог подумать, что я и стану ему вместо мамы. Жалко, она не дожила. В семьдесят пятом году его убил этот. Нелюдь. И через год нашей мамы не стало. Ушла за Сережей. Поторопилась.
Люся убирает со стола. Камеры она не стесняется, не обращает на нее внимания. Может быть, это каким-то образом скрытая камера.
— Виделись они на том свете или нет? Сережа ничего не помнит, что там было.
Люся протирает и протирает уже давно сухой стакан.
— Его убили в семьдесят пятом. Мама умерла в семьдесят шестом. И они там встретились, да? Если там что-то есть. Но я сомневаюсь. Мне один раз операцию делали под общим наркозом, два часа сорок минут, я ничего не помнила, когда очнулась, как будто из меня не только кусок желудка вырезали, но и время. Вырезали из моей жизни два часа и сорок минут. Я тогда после операции четко поняла, что смерть — это когда тебя нет.
Люся смотрит в окно. Двор заставлен машинами. Кошка запрыгивает на одну из них. Срабатывает сигнализация.
— И вот я дожила до тридцати лет и увидела своего умершего когда-то брата. Увидела своими глазами. Он восстал из мертвых через двадцать лет после смерти. Вернулся из пустоты. Оказался вдруг на окраине. Спросил дорогу домой. К прежнему нашему дому. К тому месту, где дом когда-то был. Он еще не понимал тогда, что столько времени из его жизни вырезано, что я его обогнала на двадцать лет, все его обогнали, все и всё. Постепенно свыкся. Притерся. Человека навсегда ничем удивить нельзя. Или можно?
Экран погас. Фильм закончился.
— Не люблю фантастику, — воскликнул из темноты стоматолог Илья Семенович. — Не понимаю.
— Я тоже, — с готовностью отозвалась парикмахерша.
— Это не фантастика, — возразил Иван.
Он включил свет и пояснил собравшимся:
— Убийцу Сережи поймали в девяносто третьем. Он ждал исполнения приговора. Смертной своей казни. Говорят, что читал книги. В библиотеке сохранился список. «Военная тайна» Гайдара. «Три мушкетера» Дюма. «Гарантийные человечки» Успенского. «Том Сойер» Марка Твена. Все детское. Психиатр считает, он таким образом забывал себя взрослого. Да и себя ребенка забывал. Оказывался в чужом счастливом детстве. Нам с вами это не очень интересно. Нам важен не маньяк, нам важен исполнитель приговора Игорь. Самый обыкновенный, ничем не примечательный парень. Отслужил срочную, остался во внутренних войсках. Попал в охрану. По правде сказать, я не знаю точно, как все происходило, почему Игорь оказался в расстрельной команде, почему именно он нажал на курок. Получил приказ, исполнил. Главное вот что: он сделал это впервые в жизни. Убил убийцу. Шестого июля тысяча девятьсот девяносто пятого года приговор был приведен в исполнение, убийца отправился к дьяволу, а убитые им дети воскресли. Пять человек. Одного из них, Сережу, вы и видели на экране.
— Не может быть, — тихо произнес стоматолог.
Иван Сергеевич продолжил, не обращая внимания на его реплику:
— Игоря привезли в Москву и принялись изучать. Здоровье нормальное. Способности средние. Детство обычное. Впрочем, выяснилось, что в детстве Игорь умирал и умер, а мать отмолила его у смерти. Я не знаю подробностей, их не сообщают. Игорь пришел в себя, о кратковременном своем пребывании на том свете ничего рассказать не смог или не захотел.
Домохозяйка воскликнула:
— Точно. Я читала. В газете. Лет семь назад. Там тоже убили убийцу, но случайно, в драке, никто и не знал, что он убийца, но воскрес убитый и рассказал. Я тогда ни на секунду не поверила.
Иван молчал.
— Я надеюсь, Иван, — произнесла учительница, ты не ради развлечения нам рассказал про отмоленного у смерти Игоря.
— Я бы не посмел вас так развлекать. Тем более что сведения об Игоре засекречены, и мне великого труда стоило уломать московское начальство дать мне хотя бы частичный доступ. Затем я выбил разрешение на воскрешение. Игорь согласился исполнить приговор. Поначалу не хотел. Наотрез.
Иван замолчал. Посмотрел на учительницу. И тихо договорил:
— Я, Ирина Васильевна, с ним встречался. На коленях стоял.
Женщины молчали. Стоматолог вдруг всхлипнул и закрыл ладонями лицо.
— Вам надо осмыслить. Я понимаю. Но решать нужно сейчас. Мы должны дать согласие. Бумаги готовы. Только подписать.
— Боже мой, — воскликнула парикмахерша, — конечно.
Иван подал ей бумагу и ручку, и какую-то потрепанную амбарную книгу.
Она недоуменно посмотрела на книгу.
Бумагу на нее кладите и расписывайтесь. Но прежде прочитайте.
Парикмахерша попыталась читать, но так волновалась, что ничего не могла понять, ни слова.
— Где расписываться?
— После вашей фамилии. Там список внизу листа. Да. Справа. На книгу положите бумагу, не то порвете.
Она поставила закорючку и передала бумагу, амбарную книгу и ручку учительнице. Ирина Васильевна надела очки, расписалась мелкими, твердыми буквами.
Стоматолог смотрел в листок долго.
— Илья Семенович, — окликнул его Иван, — время идет.
Стоматолог поднял от бумаги лицо и тихо произнес:
— Я это не переживу.
— Что?
— Митино воскрешение.
— Вы отказываетесь?
— Господь с вами, — стоматолог торопливо расписался. — Как можно.
— Можно, — вдруг отозвалась домохозяйка.
— Не понял, — удивился стоматолог. — И шмыгнул носом.
— Я — отказываюсь.
— Как? — поразилась парикмахерша.
— Не хочу. Пусть он останется там, где оказался. Прости, Костик. Пусть тебе будет там хорошо. Райские птицы пусть поют.
Домохозяйка перекрестилась и обратилась к учительнице:
— Простите, Ирина Васильевна, я знаю, каково вам сейчас, да еще от меня такое слышать, я знаю, что Петя для вас все был, свет в окошке, но я не могу, нет.
— Ты что, другого нашла?! — зло крикнула парикмахерша.
— Никого не нашла. Не в этом дело.
— Фига себе! — парикмахерша вскочила. — Да ты же при нем как сыр в масле, королевой жила, ни дня не работала, он один горбатился, в Турцию тебя возил, ты вон до сих пор на его деньги живешь, курица. Что? Что молчишь? Сказать нечего?
— Я уже все сказала.
— Да я тебя своими руками.
Парикмахерша бросилась к домохозяйке, запнулась о свои промокшие туфли. Иван схватил ее за плечи.
— Спокойно, спокойно. Все. Тихо.
— Отпусти меня.
— Только не надо ни на кого бросаться. Разберемся мирно.
— Разбирайся.
Он отпустил ее и попросил сесть.
— Постою.
Иван обратился к домохозяйке:
— Галина, могу я вас просто по имени звать?
— Ради бога.
— И вы меня по имени, хорошо? Скажите, Галина, он вас обижал?
— Нет.
— Пил?
— Нет. Не в этом дело.
— А в чем?! — крикнула парикмахерша. — Мы хотим знать. Хотя бы на это имеем право?
— Да ни в чем. Просто он не жил. Не жил, а маялся. Не жизнь у него была, а мука.
— А ты много радуешься?
— Я? Бывает.
— Простите, Галина, — вмешался Илья Семенович, — мне кажется, это не вам решать за него.
— Мы все сейчас за них решаем. Я за мужа, Инна за любовника, Иван Сергеевич за брата, Илья Семенович за сына, Ирина Васильевна тоже за сына.
— Если хотя бы кто-то не подпишет, ничего не состоится, — тихо проговорил Иван.
— Я понимаю. Простите меня.
— Никогда, — с ненавистью сказала парикмахерша. И заплакала.
Иван Семенович молчал, опустив голову.
Ирина Васильевна смотрела на пустой белый экран и тоже молчала.
3.
Дома Ирина Васильевна выпила чаю. Забылась. Представила, в который уже раз:
Старый, холодный, ночной вагон. Куда несет его адская машина? Ах боже мой, она знала.
Замызганный пол, подсолнечная шелуха. В опущенное окно врывается холодный воздух.
Петя, мальчик ее, входит, садится.
Какое у него было настроение? О чем он думал?
Появляется женщина. Лет тридцати. Невысокая. Глаза карие. Зубы белые. Одета просто, удобно, обыкновенно. Джинсы. Курточка.
— Можно я тут с вами, напротив вас, сяду? Ничего, вы не против? А то как-то боязно, пустая электричка.
— Конечно.
Едут. Смотрят друг на друга. Едут. У нее обручальное кольцо. Она говорит:
— Да, я замужем. Еду к нему. Из командировки. Должен был встретить, но не встретил. Волнуюсь. Вдруг с ребенком что, с Митенькой. Пять лет. У вас есть дети? Значит, будут.
Вынимает из сумки бутылку с пивом. Протягивает.
— Хотите? Берите. У меня еще есть.
И он берет.
Вот бы туда ворваться, в тот миг! Выхватить бутылку. И разбить. Об голову этой твари. Или в глотку ей влить яд.
— За знакомство. Вас как зовут? Петя? Чудесное имя, чудесное, я, кстати, хотела сына Петей назвать, в честь царя Петра Великого.
Чушь. Бред. Я брежу. Выдумываю. Как будто надеюсь изменить.
Ирина Васильевна сидела за столом и все пыталась представить, как ее сын, ее Петенька, выпил в ночной электричке отравленное пиво и уснул навек.
Не первый был случай по их направлению. Припозднившихся доверчивых пассажиров отключали, грабили. О банде знали, что главная у них женщина.
Ирина Васильевна ездила до Москвы и обратно ночными тусклыми электричками, переходила из вагона в вагон, надеялась увидеть тварь. Увидеть, приблизиться тихой согбенной тенью. Вцепиться в горло скрюченными пальцами, придушить. Руки у Ирины Васильевны были трудовые, привыкли за долгую жизнь ко всякому делу. Дрова наколоть, воды принести, крышу починить, картошки накопать. Дом старый, окраинный, из удобств только электричество в старой проводке, которую еще не прятали в стены, все электрические жилы смотрели наружу.
Оперативник Иван тоже ездил, он-то и дождался. Задержал один всю банду. Отомстил за брата. Тоже не сказать, что счастливец был Иванов брат Николай.
Ирина Васильевна сидела за столом и думала: может, и правду говорят про конец времен, когда мертвые встанут из могил, и все мы увидимся.
Но что будет дальше, она не представляла.