Они испуганно удивляются своему присутствию в кабинете, где проходит совещание серьезных людей. И тому, что занимают чье-то время и место, сидя в мрачной очереди к терапевту. И тому, что живут.
Существуют они, как правило, в бедности, радуются странным мелочам вроде чистой и еще теплой от утюга рубахи, перемен не любят ужасно. Так привыкают к трещине на потолке, что не могут решиться на ремонт. Буквально здороваются с этой трещиной каждое утро. Она им напоминает чей-то профиль, птичью головку, знак, который они никогда не разгадают. Мешать этим людям жить их тихой, почти невидимой жизнью не стоит.
Дело было в самом начале девяностых.
В лифте поднимались двое мужчин. Молчали.
Вдруг один посмотрел на другого внимательно и спросил:
— Что вы сейчас делаете?
Человек не поверил, что обратились к нему, и оглянулся, нет ли в лифте еще кого-то. Тихо переспросил:
— Я?
— Сегодня вечером.
— Дома. Телевизор.
— Не зайдете ко мне?
— Я?
— В гости. По-соседски. У меня разговор к вам.
— Что?
— Так. Посидим. У меня еды навалом. Я женщину ждал. В общем — приходите. Не пожалеете, я думаю.
— Во сколько?
— Во сколько? Не знаю. Есть охота. Так что — прямо сейчас.
— Но мне надо домой зайти.
— Надо так надо.
Владимир Иванович поставил в холодильник молоко, за которым час простоял в очереди, вымыл руки, проверил, везде ли выключен свет.
Есть он стеснялся, хотя очень хотел и даже думал, как бы он это уминал в одиночку на своей кухне, мыча от удовольствия. Потом бы лег полежать, отдохнул бы и снова вернулся на кухню есть, потому что за один раз, конечно, не справился бы. Еды было полно: и колбасы, и сыры, и пирожки какие-то удивительные воздушные с сочным мясом, горячие, разогретые в духовке, а на сладкое — пирожные трех сортов. И разумеется, во второй раз он бы уже не мычал, а ел бы тихо, не спеша, соображая вкус. Радио бы включил. Так что не только бы ел, но и слушал, что происходит в стране, а лучше бы ничего не происходило.
Но сидел Владимир Иванович не на собственной кухне.
— Я слыхал, контора ваша накрылась? — прожевав, сказал хозяин.
Он сидел напротив Владимира Ивановича. Сидел, абсолютно уверенный в себе, в собственном своем существовании.
Владимир Иванович кивнул.
— Мда. Чем вы там занимались?
— Расчеты. На ЭВМ.
— Мда. А теперь?
— Так. Ничего.
— Совсем ничего?
— В общем.
— Давно?
— Почти год.
— На что живете?
— Сбережения.
— Ну, судя по виду, сбережений у вас немного. Извините за откровенность. И будущего в этом смысле у вас нет. На работу сейчас берут молодых, здоровых, зубастых. Или по знакомству. Что касается знакомства, я могу помочь. Больше того, хочу. Вижу, что пропадете, если не господин случай. А случай такой. Мой приятель ищет служащего. Там тоже расчеты, тоже компьютер. И лучше, если человек будет тихий. То есть не нужен молодой и активный, а чтобы работал аккуратно и без единой ошибки. Аккуратность важна во всем. Это у моего приятеля пунктик такой, такое маленькое помешательство. Опаздывать нельзя ни на секунду. Работу в срок исполнять, об этом уже не говорю. И важно — очень — внешний вид. То есть, как вы сейчас ходите, это вы и порог не переступите. Уже охранник не пропустит. Но ничего, не кисните, это дело поправимое. Вам нужен костюм. Черный, строгий, лучше английский. Сорочка белая. Галстук. Черный. Темно-вишневый. Темно-синий. Будете менять. Черные ботинки. Не забывайте чистить. Носки тоже, понятно, черные. Купите сразу десяток. Сходите в парикмахерскую, я дам адрес. С работой справитесь, я уверен, вы просто идеально подходите. Тут главное сидеть и работать без амбиций, это вы не подведете, это вам нетрудно, а насчет внешнего вида придется напрячься. Вы своим видом, извините, никогда не отличались. И в лучшие времена ботинки не чищены, пиджачок засаленный, щетина.
— У меня раздражение, — еле слышно промолвил Владимир Иванович.
— Что?
— От бритвы.
— Купите хороший крем. И бритвы есть отличные. Мда.
Он налил коньяку себе и Владимиру Ивановичу.
— За вас.
Схватил кружок лимона, высосал. Владимир Иванович взял шоколадную дольку. От глотка коньяка ему стало жарко и как-то спокойнее.
— Хорош? — сказал хозяин, блестя глазами. — Хорош? Да? Такой вы нигде не купите. Только на баксы. И только в одном месте.
Владимир Иванович кивнул.
— Деньги дам под расписку на год. Проценты по-божески. Или по-соседски. Как хотите. — Он рассмеялся.
Владимир Иванович действительно оказался очень подходящим для новой службы. Работы было много, и требовала она усердия, сосредоточения, скрупулезного внимания в течение всего рабочего дня. Производить расчеты Владимиру Ивановичу нравилось. Он любовно просматривал преобразованные формулами данные. Как если бы исходные числа были младенцами, а после цикла превращений — старцами, повидавшими жизнь, могущими о жизни уже кое-что поведать.
Трудились в светлой комнате особняка и другие люди. Они иногда позволяли себе перекинуться парой слов, отойти выпить чай-кофе к столу у широкого старинного подоконника, выкурить сигарету. Владимир Иванович к подоконнику не подходил и даже на время обеда не отрывался от работы, прямо за компьютером поедая то, что доставляли в судках из ближайшего кафе, с которым заключен был договор на питание. Бывало, на какие-то секунды Владимир Иванович и прислушивался к разговорам, но никогда в них не вступал.
Долг Владимир Иванович выплатил, питаться стал нормально, жене брата-алкоголика высылал в деревню с каждой зарплаты, ради детей. Все устроилось. Одно было неудобство — черный костюм. С белой сорочкой, галстуками, башмаками... Ни в коем случае нельзя забыть их почистить вечером. Утром нельзя забыть побриться. И раз в месяц сходить в парикмахерскую. Это Владимира Ивановича угнетало. Он любил попроще. Не очень обращал внимание, что на локте у свитера дыра светится. Любил вещи поношенные, обжитые, которые стали уже как бы частью тебя самого.
Черный костюм оставался чужим. Больше того, когда он висел на вешалке с торца шкафа, Владимиру Ивановичу казалось, что там притаился посторонний без лица. И Владимир Иванович уходил из комнаты на кухню, включал радио, доставал из холодильника закуску, водку, чайник ставил. Сидел, шелестел газетой и думал покойно, что вот, и ему хорошо, и детям бедного брата есть что поесть, авось выживут.
И ни разу он не забыл побриться, или сорочку постирать и выгладить, или — тем более — костюм почистить. Он одевался утром и себя уговаривал, что это у него как форма у солдата, и даже не у солдата, а у офицера, младший состав, а рядовыми под его командой — числа. Испытания проходят — ого! — и логарифмы, и тангенсы-котангенсы, и в степени их возводят, и делят, и в мнимые величины производят. Не числа — бойцы, спецназ, морская пехота, иностранный легион.
Меж тем прошло лето и настала осень, такая замечательная, какой никто и не помнил: ни старухи во дворе, ни Гидрометцентр. Сухая, светлая, тихая, с утренними молочными туманами, с паутиной в сверкающих каплях. Будто для капель и плел ее паук. Для красоты недолгой. Листья облетали тихо, устало. На совещании в управлении внутренних дел отметили, что число преступлений, особенно на бытовой почве, сократилось вдвое по сравнению с этим же периодом прошлого года. Девочки чертили мелом классики на асфальте, играли в бадминтон.
В ночь на одиннадцатое ноября погода резко переменилась. Северный ветер принес снег. Температура упала ниже нуля. Люди ежились во сне, прижимались друг к другу, кутались в одеяла. Утром замирали у окон. По обледеневшему асфальту ветер гнал вместе со снегом мусор. Из щелей в рамах дуло. Люди кидались к шкафам, лезли на антресоли, искали зимние вещи, встряхивали.
Владимиру Ивановичу даже и в голову не пришло — а сосед в свое время не втолковал, — что кроме черного английского костюма надо обзавестись приличными пальто, шапкой, шарфом, перчатками... Владимир Иванович и мысли не допускал, что кто-то придерется к его серому, мягкому, с драной подкладкой пальтецу на ватине. Он достал его из шкафа, поискал шапку, не нашел, вспомнил, что забыл ее прошлой оттепельной зимой на сиденье в полупустом жарком автобусе. Разумеется, под пальто надел он черный костюм. Над ботинками задумался, но надел все-таки начищенные с вечера, легкие. Кстати он вспомнил, как когда-то давным-давно, в молодости, снял задешево дачу и прекрасно в ней жил все лето и раннюю осень, а когда похолодало, обнаружил, что печки на даче нет. Думал продержаться без тепла, но не смог.
Облачившись в старое пальто, скрывшее строгий черный костюм, он почувствовал себя, впервые за все время службы, в своей тарелке. Будто старый друг положил ему руки на плечи.
Ровно без четверти девять Владимир Иванович нажал на кнопку звонка у двери в контору. Он не придал значения тому, что дверь отворилась не мгновенно, как обычно, а с запозданием, будто размышляла несколько секунд. Сим-сим, — сказал про себя Владимир Иванович, и она открылась.
Он вошел румяный, озябший, вынул из карманов красные холодные руки. Растер. Ему казалось, что от пальто едва слышно пахнет духами, которыми когда-то пользовалась жена, и запах этот прижился в шкафу, как память о прошлом. Охранник с изумлением разглядывал вытертое, с торчащими нитками на месте второй сверху пуговицы пальто. Тем временем Владимир Иванович расписался в журнале и отправился к себе в кабинет.
Аккуратно повесил на плечики пальто, включил компьютер. Примерно через час зазвонил местный телефон. Владимира Ивановича вызывали в секретариат.
Никакого беспокойства Владимир Иванович не почувствовал, пожалел только, что пришлось прервать вычисления — испытания чисел. В секретариате высокая девушка в классическом костюме и строгих очках равнодушно сообщила ему, что с сегодняшнего дня он уволен, вот приказ, и что надо зайти в бухгалтерию за расчетом.
Много существует выражений, чтобы описать состояние Владимира Ивановича: гром среди ясного неба, земля разверзлась под ногами, челюсть отвисла, дыхание перехватило, онемел... Владимир Иванович опустился в кресло, где коротали время в ожидании приема у директора. Секретарша сидела за своим компьютером и посматривала на него. Через некоторое время произнесла:
— Федор Сергеевич вас не примет.
— Почему? — прошептал Владимир Иванович.
— Он уже распорядился. Приказ готов.
— Но почему?
Секретарша не отвечала. Владимир Иванович продолжал сидеть, помаргивая светлыми ресницами, не соображая уже, зачем он здесь, почему. За окном старинного особняка метались на ветру ветки, как в лихорадке. Точно с неба, раздался вдруг голос директора:
— Чаю, Верочка.
Секретарша налила из кипящего чайника в чашку, поставила на поднос возле нее сахарницу... Владимир Иванович остался один в приемной. Ему хотелось плакать. Встать и уйти сил не было.
Секретарша вернулась, прикрыла дверь. Посмотрела на Владимира Ивановича. Приблизилась. Сказала негромко:
— Разве вас не предупреждали об условиях?
— В смысле? — Он посмотрел на нее непонимающими глазами.
— Насчет внешнего вида.
— Черный костюм? Да, конечно.
— Ну вот. А как же вы сегодня явились?
— В смысле? — Владимир Иванович схватился руками за колени, обтянутые черным английским сукном.
— Пальто. Охранник рассказывал. Это что-то ужасное. Недопустимое совершенно. У нас с этим строго.
Все осветилось. Владимир Иванович понял. Понял, что поправить ничего уже нельзя. И сказал отчаянно, громким шепотом:
— Это не мое!
— Что? — не поняла секретарша.
— Пальто не мое!
— Но вы же в нем пришли.
— Пришел, конечно, но выхода не было. Я, видите ли, из-за холода, наверно, внезапного решил вдруг зайти в кафе возле метро. Время у меня было, и так уютно там казалось, когда глядишь с улицы. Утро раннее, они уже открыты, холодина, время есть, дай, думаю, чаю стакан, у них необыкновенный должен быть чай. И пышки. Написано, что сами пышки пекут. Я вошел. Тепло внутри. Народу никого. Пальто снял. Не это! Новое, английское. На вешалку. Сел. Спиной к вешалке, понимаете? Тихо, тепло. Пышками пахнет. Заказ взяли. Принесли. Я выпил две чашки. На часы смотрел, чтобы не опоздать, конечно. Расплатился. Поблагодарил. Встал. К вешалке повернулся, а пальто моего и нет. Висит это. Я туда-сюда, никто ничего не видел, не знает. И главное, никого ведь посетителей, кроме меня. Совершенно непонятно. Что мне делать было? В милицию бежать? А время? Меня предупреждали — никаких опозданий, ни под каким видом. Пришлось выбирать из двух зол, так сказать. Может быть...
У Владимира Ивановича задрожали губы. Продолжать он не мог.
Он опустил голову. Он слышал шаги секретарши. Скрип двери.
Тяжелое чувство овладело Владимиром Ивановичем, как будто он предал старого друга.
— Федор Сергеевич ждет вас, — раздался голос секретарши.
Владимир Иванович поднял голову. Понял, что обращаются к нему. Встал и поплелся в кабинет директора.
Мягкий ковер съел шаги.
Человек за обширным столом указал на стул. Два раза пришлось повторить Владимиру Ивановичу свою историю. Одни на один с директором. И в присутствии вызванного директором типа, молчаливого, спокойного, сероглазого. Пока Владимир Иванович тянул свой нелепый рассказ, сероглазый что-то чиркал в блокнотике.
Правдой в рассказе было то, что этим утром Владимир Иванович заходил в кафе. И запах сдобных булочек был правдой. И тепло. И две чашки хорошего чаю.
Он пил чай, ел пышки, пачкавшие пальцы тонкой сахарной пудрой, и вспоминал, что еще в начале лета не мог бы позволить себе сюда зайти. Расплатился, поблагодарил, надел свое пальто и поспешил на службу.
Кое-как дотерпел Владимир Иванович до конца рабочего дня. И казалось ему, что честные числа смотрят на него укоризненно. Или вовсе не смотрят. Не обращают никакого внимания, проходя придуманные им испытания. Презирают. На старое пальто Владимир Иванович даже оглянуться боялся. Оно точно было распято за спиной на плечиках, и нитки от пуговицы торчали раной.
Минут за пятнадцать до конца рабочего дня зазвонил местный телефон. Владимира Ивановича вызывали в первый кабинет. Первый кабинет на первом этаже сразу же за комнатушкой охраны. Все сотрудники проходили мимо него по крайней мере дважды в день: утром и вечером. Владимир Иванович никогда не видел дверь этого кабинета открытой, никогда не слышал за дверью голосов и считал, что там ничего и нет, ложная какая-то дверь.
Кабинет оказался небольшой и темный из-за стоявшего близко к окну старого тополя. Это его ветки метались в окне приемной на третьем.
Сероглазый включил свет. Сели за маленький пустой стол. От сероглазого исходил холодный уличный запах.
— Итак, опишите еще раз украденное пальто.
— Черное, — прошептал Владимир Иванович.
— Так.
— Длинное.
— Так.
— Строгое.
— Так.
— Без воротника. В смысле без меха.
— Фирма?
— Английская. «Маркс и Спенсер», кажется. Я точно не помню.
Сероглазый встал, бесшумно отодвинув стул. Подошел к вешалке. Только теперь Владимир Иванович ее заметил. И пальто на плечиках. Черное. Прямое.
Сероглазый снял пальто, подошел к столу, разложил, ловко, как продавец в дорогом магазине.
— Ваше?
Владимир Иванович встал.
Пальто лежало навзничь. Черное, строгое. Пуговицы мерцали, будто живые глаза.
Владимир Иванович смотрел на пальто, а сероглазый на Владимира Ивановича.
— Где вы его нашли? — потерянно спросил Владимир Иванович.
— Там, — неопределенно ответил сероглазый.
Владимир Иванович молчал.
— Так что? — спросил сероглазый.
— Что?
— Да или нет? Признаете пальто?
— Да.
— Ну и слава богу. Забирайте. Увольнение, разумеется, аннулировано.
Владимир Иванович взял пальто холодными руками.
Сотрудники уже выключали компьютеры, одевались, переговаривались. При Владимире Ивановиче смолкли.
Он подошел к своему рабочему месту. Старого пальто не было. Висели пустые плечики. Он оглянулся беспомощно. На него смотрели.
— Простите, — произнес Владимир Иванович, — а где здесь пальто висело?
— Унесли, — ответили несколько голосов.
— Торжественный вынос, — засмеялся кто-то.
Владимир Иванович повесил чужое пальто на плечики и сел за компьютер.
Все ушли. Владимир Иванович погасил экран. Встал и оказался лицом к лицу с черным строгим пальто. Пуговицы мерцали. Владимир Иванович подошел близко, потрогал гладкий драп. Дверь отворилась. Вошла уборщица. Владимир Иванович снял пальто с плечиков.
Оно оказалось впору.
Зеркало висело у дверей. Владимир Иванович в первую секунду не узнал себя в нем. По привычке сунул руки в карманы и наткнулся на бумажку. Оказалось, записка на белом неровном клочке. «Сегодня 19.30 памятник героям Плевны». Владимир Иванович взглянул на часы.
Он стоял у старинного памятника, подняв от ветра воротник. 19.15. 19.20. 19.30. В 19.35 Владимир Иванович испуганно ахнул, качнулся, попытался оглянуться и не смог.
К упавшему, припорошенному уже снегом человеку подошел кем-то вызванный милиционер. Сказал по рации:
— Убит выстрелом в спину.
Маленькая дырочка в черном гладком драпе.
Этой ночью официант кафе «Пышка», хозяин простреленного пальто, летел в самолете с фальшивым паспортом в кармане. Несколько часов назад он видел, как погиб сыгравший его роль шут. За иллюминатором висела огромная луна. Как будто самолет летел в космосе. Где места так много, что хватит, даже если воскреснут все мертвые.