Родина

Содержание

Потерпевший
Смерть президента
Кровь
Машина
Ночь
Холодный ветер
Города
Премьерный показ
Билет
Следы
Старый дом
Иллюзион
Сон
Отпуск
Что-то было
Прощание
Дом
Работа
Совет

Рецензировать сборник всегда намного сложнее, чем роман или повесть. Часто бывает так, что истории, собранные в книге, оказываются ничем друг с другом не связаны — нет в них общих действующих лиц или объединяющей сюжетной линии. Казалось бы, он именно такой и есть — сборник Елены Долгопят. Разные герои, разные сюжеты, разные времена — от ранних послевоенных до наших дней. В своей книге Долгопят собрала как новые произведения, так и те, что печатались последние несколько лет в толстых литературных журналах. И все же есть то самое главное, что связывает рассказы автора не по принципу «надо было как-то собраться вместе, чтобы напечататься». Объединяющее начало это спряталось в названии — «Родина». Сборникам, как правило, присваивают наименование одного из опубликованных в них рассказов. В книге Елены Долгопят текста с таким названием нет. К чему бы это? Попробуем разобраться.

Все без исключения повести и рассказы, включенные автором в книгу, пропитаны какой-то исключительной домашностью. Долгопят в своих произведениях говорит с читателем о доме, в котором мы живем. Дом у каждого свой, у одних он в четырех квартирных стенах, у других — в любимом пальто, у третьих — в маленьком, с детства знакомом городке. Это и есть Родина. Даже не имея общего сюжета, рассказы Долгопят дают возможность читателю увидеть собирательный образ дома, в котором живет не только он, но и люди, едущие с ним в электричке или автобусе, бредущие рядом по улицам или смотрящие вместе с разных этажей на Останкинскую телебашню. Если читатель захочет, дальше он сможет из мелких, порою еле видимых глазом штрихов собрать уже свой образ страны. Каждое из ее произведений — страница жизни нашей Родины в разные времена.

Аннотация к книге сразу ставит (и тем самым, на мой взгляд, несколько портит впечатление) акценты в творчестве автора: «герои Елены Долгопят словно вышли из гоголевской "Шинели" и рассказов молодого Пелевина». Где Пелевин, а где Гоголь? — скажет кто-то и будет прав. Между ними два столетия, населенных тысячами известных и не очень писателей. Но одновременно аннотация эта сразу концентрирует внимание на другом аспекте творчества автора, и это намного важнее: Долгопят пишет в двух абсолютно непересекающихся плоскостях, словно скрутив экран своего ноутбука в ленту Мёбиуса. Рассказы Долгопят четко можно разделить на две части — водораздел проходит по грани «реальное/нереальное». Порою кажется, что один и тот же человек не способен выдавать столь различные по жанру произведения. Если, к примеру, «Потерпевший», «Кровь», «Машина», «Совет» — своего рода «фэнтези», повествование которых, начинаясь в реальности, потихоньку из этой самой реальности уходит (хоть и не далеко) в мир, где творятся чудеса, порой страшные, то практически все другие рассказы сборника вышли из самой что ни на есть настоящей, совсем обыденной жизни.

Открывает книгу звенящий одиночеством и болью главного героя от кражи пальто рассказ «Потерпевший». Именно этот рассказ и позволяет критикам провести параллель с гоголевской «Шинелью». Долгопят перенесла сюжет «Шинели» в советские послевоенные времена, по большому счету не сильно изменив повествование. Конечно же, героя зовут не Акакий Акакиевич (впрочем, тоже «А.А.» — А.Андреев) и служит он не чиновником в департаменте, а ретушером в фотоателье. В остальном все знакомо из школьного курса: старая, не поддающаяся ремонту шинель, пошитое на последние, сэкономленные на самом необходимом деньги пальто, ночное ограбление, не слишком рьяно исполняющий свою работу следователь и смерть товарища Андреева, не выдержавшего столь значимой потери. Речь не о том, можно ли заимствовать сюжеты у классиков или во времена сиквелов и триквелов это является нормой, важно другое — с первой страницы сборника Долгопят расставляет акценты: как был человек одинок и никому не нужен в гоголевские времена, так и по истечении двух сотен лет ничего не изменилось.

Тема одиночества проходит через весь сборник. Одинок сотрудник НИИ криминалистики, герой повести «Кровь» Николай Иванович. Институт распущен — тяжелые перестроечные времена, когда наука почти никому не была нужна, по кабинетам гуляет ветер и мальчишки-хулиганы. А он, привыкший вставать рано и спешить к назначенному часу на работу, продолжает на нее ездить даже в выходные дни. Это наша Родина. Я помню этих людей в начале девяностых. Многим из них не платили заработную плату по несколько месяцев, а они продолжали ходить и ходить. Просто работали по многолетней привычке. А бастовали в свободное от работы время.

Одиноки Галина Петровна и Анна Васильевна, героини «Старого дома». У одной ушел из дома сын — три месяца ни звонка, ни телеграммы, мать не нужна, вырос. У другой по вине первой ушел из жизни муж — «участковый терапевт, не распознала болезнь». Первая чувствует свою вину, вторая ненавидит первую. Да и не ненависть это даже, просто нелюбовь, какая-то злость, неприязнь. Анна Васильевна встречает сына Галины Петровны и сообщает ей об этом. Вот только где видела, не говорит, пусть помучается соседка. И это тоже наша Родина. Жить бок о бок с соседом и желать ему горя. Сколькими бедами и поколениями вытравливалась в человеке доброта…

Одинока героиня «Иллюзиона», пожалуй, центрального произведения «Родины». И пусть не обманывает читателя калейдоскоп мужчин, вращающихся вокруг нее, — всю повесть она одна, сидит с книжкой на окне девятого этажа общежития.

Гимном одиночеству представляется рассказ «Отпуск», безымянная героиня которого хочет почувствовать «себя недоступной никому, свободной». Мечтает, чтобы «никто не мог втянуть ее в свою орбиту и закружить». Героиня устала от Родины. Иногда надо отдыхать от окружающей тебя жизни. Она отключает телефон, телевизор, не выходит на улицу, даже за продуктами. Отпуск в добровольном заточении, в искомом одиночестве. Чтобы попытаться сбросить с себя хоть на время ту жизнь, которая давит. Сбросить удается лишние кило-граммы. «Как ты похудела», — с завистью сказала приятельница после отпуска. Такие вот у одиночества плюсы.

«И ты такой маленький здесь. Черная, лишняя точка», — это о нас, о никому не нужных людях, рассыпанных мелкой крупой на карте страны.

Говоря о творчестве Долгопят стоить отметить, что образование и нынешняя ее работа в Музее кино наложили на произведения автора определенный отпечаток. От работы в Музее выработался свой стиль — вроде бы простой, но своего рода киношный. Его смело можно назвать документальным. «Высокий. Щеки гладкие. Куртка хорошая. Сразу видно, что дорогая. И обувь. В такой обуви по паркету ходить. Грязью залепил. И джинсы», — подобного рода короткие, словно двадцать четыре кадра в секунду, фразы заселяют книгу Елены Долгопят. Порою автор в своих рассказах просто фиксирует происходящее, словно наблюдатель или оператор с камерой, предоставляя читателю самостоятельно делать выводы. А иногда и выводов-то никаких не требуется.

«Слышалась железная дорога» — это у Долгопят уже от учебы в Институте инженеров транспорта: стук колес и дорога — почти в каждом ее рассказе. Что может больше рассказать о Родине, чем дорога? Одним из первых это заметил Джек Лондон в одноименном сборнике. Герои Долгопят тоже постоянно в движении. Электрички, поезда, метро, автобус, пешком через весь город, идти час, ночью… ничего страшного. Героиня «Иллюзиона», Москва — Муром, Муром — Москва. До работы из общежития почти два часа. Электричка, автобус. «Иду пешком. — Далеко. За час добираюсь. Нормально», — это уже директор из рассказа «Следы». «Главное завтра не проспать. Минута — тыща рублей, ты в курсе?» — напоминают героине «Работы» про новый день. Она в курсе. Ездит по России Николай Игоревич из рассказа «Города». «Сорок восемь лет. Подполковник. Живет в большом городе в Восточном Казахстане. Только что вышел в запас». Надо выбрать место, в котором они с женой пустят корни: «Любой город Советского Союза, кроме Москвы, Ленинграда, столиц союзных республик. Государство обязано выделить офицеру и его семье квартиру». Николай Игоревич в дороге почти три месяца. Тяжело это — выбрать место, в котором бы тебе было приятно состариться. «Хотелось, чтобы город был на реке. И чтобы река была чистой, прозрачной. Чтобы в городе был парк. И драматический театр. И памятники архитектуры. И колхозный рынок. И доброжелательные жители. И хорошая поликлиника…» Такой нашу Родину хотел бы видеть каждый из нас. Увы, велика Россия, а идти некуда. У Николая Игоревича это не получается.

Невозможно обойти вниманием несколько рассказов Елены Долгопят, написанных в стиле легкого «фэнтези», что ли (не берусь дать точное определение жанру), позволяющих критикам и читателям говорить о своеобразной перекличке этих историй с произведениями Пелевина. Я бы, пожалуй, добавил сюда еще и фамилию Дмитрия Липскерова, который своими романами первым стер в моем восприятии границу реальности. Елена Долгопят не боится ступить на эту, казалось бы, навсегда вытоптанную поляну (призрак ретушера из «Потерпевшего», возрожденный в нашем времени Володя Ульянов из «Крови», телевизор, показывающий самые тайные кадры личной жизни жителей поселка в «Совете»). Только на первый взгляд эти сюжеты стоят особняком в сборнике. На самом же деле все они там неслучайны и легко вписы-ваются в авторский замысел. Русскому человеку свойственно фантазировать. Недаром он сочинил столько добрых сказок. Правда, сказки у Долгопят не очень добрые. Они такие, как жизнь. Исключением является, пожалуй, только рассказ «Машина». Его можно назвать своеобразным символом сборника, ибо он вобрал в себя главные отличительные черты нашей Родины — дорогу, одиночество и доброту. Люди должны улыбаться друг другу, а ночные автомобили подвозить замерзших путников.

Родина — это дом, в котором мы живем. Долгопят каждым своим рассказом словно открывает новую страничку, потаенную дверь. Кто-то (помоложе) узнает что-то новое, кто-то (постарше) вспомнит ушедшие навсегда дни. Из трехсот пяти-десяти страниц книги складывается портрет нашей страны. В «Иллюзионе» у одного из героев на стене висит пешеходная карта Москвы с пометками — что он прошел пешком, что еще нет. «Родина» — своеобразная карта страны, только не карта городов, деревень, поселков (в книге не так-то и много конкретных названий: Москва, Ленинград, Горький, Муром — пожалуй, и все), а карта ощущений, эмоций и чувств. Читая Долгопят, познаешь Родину не территориально, а именно на уровне ощущений. Безлюдный парк, заброшенный, не работающий научный институт, общага, расположенная на краю Москвы, набитая народом электричка, деревенский дом, остановка на трассе… Долгопят снимает кино о нашей стране. Девятнадцать историй, девятнадцать короткометражных фильмов, каждый — словно существующее отдельно черно-белое (так почему-то видится) полотно. Но вместе они сливаются в жизнь.

У каждого из нас есть Родина. А у Елены Долгопят их как минимум две. Одна — в которой она живет, а вторая — та, которую написала. А уж нравится или нет то, что автор хотел донести до читателя, решать ему самому.

Рассказы Долгопят не имеют счастливого конца. Ни один. Ретушер не воскресает. Николай Иванович не начинает новую карьеру ученого, осыпается кинотеатр, убийца женщины остается на свободе. Кончает жизнь самоубийством Егоров в «Совете», умирает начальник отдела в «Прощании» — героиня и не знала, что он ее любит, радовалась его смерти, а он прятал свои чувства за грубостью. Удивительно, но, пожалуй, самый счастливый конец в очень неожиданном и злом рассказе «Работа». На предприятии подводят итоги года. Кроме передовиков и лидеров производства выбран самый «худший сотрудник». Женщина. Анна Викторовна Аникина. «Пожилая дама… бледное, невыразительное лицо». Ей должны подарить крысу в клетке. Крыса крутит колесо и ест сухари. Больше от нее никакой пользы. Намек? Видимо, от женщины тоже? Подарок в итоге будет иным — вмешаются случай и молоденькая девушка, взятая на испытательный срок, — словно надежда, что и на Родине есть еще люди, для которых важно человеческое счастье. А еще Анна Васильевна и Галина Петровна, похоже, скоро станут друзьями. Горе сближает. Да и пальто нашлось. Жизнь меняется в лучшую сторону. Быстрее бы.

«Родина! /…/Пусть кричат: уродина. А она нам нравится, хоть и не красавица», — пел Юрий Шевчук про нашу страну много лет назад. Наверное, эти слова и по сей день актуальны. В рассказах Елены Долгопят Родина точно не красавица. Вряд ли ее можно таковой сделать в короткий срок. Хочется верить, что когда-нибудь, пусть медленно, пусть вопреки обстоятельствам, она изменится, превратится в дом, где живет сто с лишним миллионов добрых и улыбающихся людей, где все любят друг друга и никто никогда никому не подарит крысу как самому плохому человеку.

А пока — пока она такая, какая есть. За нее иногда стыдно. А иногда больно смотреть. И как же быть? «— Как быть? — Мужчина оглядел стоящих рядом с ним медленным взглядом. — Я вам скажу. Очень просто. Не смотрите. Оглядел толпу и повторил: — Не смотрите». Хэппи-энда не будет. Это наша Родина. Пожалуй, герои Долгопят знают ответ…

«Выход из метро закрыли, пришлось через радиальную. Шла незнакомым переулком под утренним небом. Сказали, что переулок приведет к третьему корпусу. Прозвенел невидимый трамвай. С пустого серого неба слетел, вращаясь, листок, откуда его принесло? Не желтый, помутневший. Все, кончилась сентябрьская ясность». С таких медленных, осторожных, но уверенных и точных мазков начинаются рассказы Елены Долгопят из нового сборника «Родина». Сумеречная атмосфера соседствует здесь с профессионально исполненными очертаниями силуэтов. «Машина», «Премьерный показ», «Иллюзион» — не рассказы, а точки, с которых начинается знакомство кисти и холста, когда художник берется за работу над полотном. Визуализировать происходящее удается с первых строк, а потому оторваться от чтения уже невозможно.

Мастерство и опыт автора проявляются и в том, как прописаны интерьеры и пейзажи: «Дом был, конечно, не жилой — музей, но самовар стоял на круглом столе, и печь топилась, изразцовая. Подойти к ней было нельзя, ее ограждали бархатные шнуры, но жар от нее исходил, и немного надо было воображения, чтобы представить себя сидящей на корточках у открытой дверцы, за которой пляшет огонь». Внимание к деталям достигается при тщательной экономии средств, а раскрытие психологического уровня происходит благодаря описаниям, поданным сквозь призму сознания героя или рассказчика. Прерывистая, телеграфно-штрихованная речь, стилизованная под досье, звучит в портретах персонажей: «Николай Игоревич. Сорок восемь лет. Подполковник. Живет в большом городе в Восточном Казахстане. Только что вышел в запас» («Города»).

Большинство рассказов написано от первого лица. И так велико искушение отождествить повествующее «я» с личностью автора, что невозможно пройти мимо биографических эпизодов. И образование автора (сценарный факультет ВГИКа), и место работы (рукописный фонд Музея кино) автора воздействуют на манеру изложения. Лирические отступления и «пустые» слова без смыслового и предметного содержания сведены к минимуму. Отсутствие откровенной назидательности восполняется редкими аксиомами. Кинемато­графичность — наиболее подходящая характеристика текстов. Из издатель­ской аннотации: книга вышла в серии «Что почитать», а значит, читатель обнаружит для себя современное «захватывающее чтение без снобизма и чернухи». Но, как гласит заглавие одного из рассказов, здесь «что-то было». Нечто большее предстоит разглядеть за красотами описаний и афористичностью диалогов. После знакомства со всеми рассказами (а прочесть для полноты картины непременно стоит «Родину» от начала до конца) открывается новое знание, неожиданно появляется ответ на вопрос, который изначально никем не задан.

Из калейдоскопа людей и судеб возникает загадочная реальность, в которой сложно отличить сон от яви. Граница между действительным и вымышленным стирается. Когда доверие к тексту абсолютно, в одночасье происходит слом: в картину привносится еще один штрих, фантасмагорический пуант, внезапное включение фантастической подсветки. Так, например, в рассказе «Потерпевший» рождается новый, своеобычный и одновременно вписанный в традицию родной литературы художественный мир.

«Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно, — нет, он служил с любовью», — таков петербург­ский чиновник XIX века Акакий Акакиевич. Но спустя век изменилось немногое: «Самое любимое занятие его было раскраска готовых уже отпечатков»; «Он всякий раз брал с собою какую-нибудь фотографию на дом, чтобы в уединении собственной комнаты расцветить черно-белый снимок», — таково описание московского ретушера XX века.

Подвижничество и поглощенность собственным делом остались с человеком. События уже в новых декорациях повторяются, а время образует замкнутый круг. И даже разговоры о призраках те же. Однако кое-что изменилось. «Потерпевший» — это рассказ-предыстория к тексту Н.В. Гоголя: вторая сюжетная линия наделяет голосом тех, кто раньше оставался в тени. И теперь можно представить, как люди попадают в бандитские группы, промышляющие кражей верхней одежды: жена московского профессора, богатая дама, из потерпевшей стороны становится наводчицей на квартиры богатых хозяев. Словно в древнегреческой трагедии, рок настигает ее самое. Трагический финал: гибель мужа, яд, самоубийство. История о профессорше стала легендой, сомнения в реальности ретушера возникают тоже. Но эти городские мифы пересказываются до сих пор. Граница между мистикой и обыденностью вновь потеряна.

В финалах обоих произведений, рифмующихся друг с другом по многим пунктам, торжествует справедливость: пальто находится, а шинель заменяется на генеральскую. Но какой ценой? Беспощаден Акакий Акакиевич в своем посмертном появлении: «Лицо чиновника было бледно, как снег, и глядело совершенным мертвецом. Но ужас значительного лица превзошел все границы, когда он увидел, что рот мертвеца покривился и, пахнувши на него страшно могилою, произнес такие речи: «А! так вот ты наконец!». Украденное пальто — не меньшая трагедия, чем шинель, которой лишился Башмачкин, тем не менее ретушер выбирает иную стратегию поведения. Следователь становится для него постоянным собеседником, почти другом. И все-таки если взглянуть на истории более широко, то станет понятно: самое важное, то, о чем кричат все рассказы сборника «Родина», в обоих текстах осталось неизменным: герои страдают от одиночества и заброшенности в больших и маленьких городах огромной страны.

Рассказы один от другого отделяют точки. Но это — будто стены или двери в коммунальной квартире. Объединенные пространством одной книги, каждый из текстов говорит о своем, под разными ракурсами исследуя враждебный мир и отстраненных людей. «Руку убери» — грубый и страшный выкрик пассажира электрички случайному соседу, но рассказчик, к своему сожалению, признается себе в том, что поступил бы так же. Чужими оказываются не только случайные попутчики. И работа в одном кабинете на протяжении семи лет не помогает сослуживцам узнать друг друга («Билет»). Билет на концерт классической музыки, обрывки фраз да незначительные эпизоды — все, что осталось после смерти Николая Анатольевича у его коллеги. Его имя, кстати, даже не называется. Обычный офисный работник сталкивается с новым для себя знанием: человек оставляет после себя лишь память, и, чтобы избежать одиночества среди живых, нельзя забывать об ушедших. И в текстах «Родины» нередко запускается (почти по Н.Ф. Федорову) процесс воскресения. «Кровь» — рассказ, где в буквальном смысле сталкиваются эпохи. Человек остается один на один с временем и самим собой.

Минорной тональности рассказов соответствует меланхоличная атмосфера сборника в целом. «Люди надели наушники. Отгородились. Своя музыка, свой ритм, свой мир». Только вмешательство потусторонних сил немногих заставляет увидеть хоть что-нибудь вокруг себя. Снег, как в картинах Питера Брейгеля Старшего, переливается разными оттенками и состояниями, лейтмотивом проходит сквозь эти страницы. Туман, полумрак, серые тона: единство цветовой гаммы отсутствует, но холодная палитра придает каждому тексту необходимый колорит. Раздробленность, неясность царят и во мнениях критиков, которые пытаются отнести прозу Елены Долгопят к определенной категории. Тогда как рассказы не позволяют надеть на себя жанровые оковы. Так, яркая детективная канва проступает в рассказе «Следы». Но процесс чтения протекает по своей логике, и уже на второй план уходит необходимость раскрыть имя убийцы.

Каждый рассказ — обособленное пространство со своим ходом времени и событийным рядом, но объединяет их одно: в центре каждого находится герой, жизнь которого кардинальным образом меняется. И с этими переменами одни должны справиться самостоятельно, а другие — приспособиться к новым условиям («Смерть президента»).

Изменения — то, о чем размышляют и с чем вынуждены смиряться герои и рассказчики. Поезд, идущий по маршруту «Родина», — такой могла бы быть иллюстрация в книге. За окном проносятся неукрашенные картины: поля, города, станции, а вагон гостеприимно впускает все новых пассажиров. Путь пролегает через всю страну, можно наблюдать за разными лицами и судьбами, но мелькание неизбежно: короткие остановки препятствуют длительному погружению. Чередой героев, событий, столиц и деревень создается портрет страны. Девятнадцать позиций в оглавлении — это девятнадцать этюдов на бесчисленное количество тем: «прощание» и «совет», «отпуск» и «работа», «ночь» и «холодный ветер». И в финале разнокалиберные пазлы-сюжеты складываются в единство картины. В книге совершается переход от малых форм к романному повествованию.

И поэтому вновь возникает вопрос о жанре: не детектив или мелодраматическая фантастика, но сказка для выросших детей. Обряд инициации переживает самый главный герой — читатель. Он, как и героиня рассказа «Прощание», попадает в ситуацию «казалось — оказалось», когда конец чьей-то жизни/книги становится началом настоящего размышления о ней. Недаром «конец» и «начало» — однокоренные слова. «Да, большая часть мира для нас не существует, не имеет значения. Видимого значения, по крайней мере» («Иллюзион»). Но значить начинают ранее не замеченные смысловые уровни текста. Перерождение читателя происходит под влиянием нового знания: одиночество — неизбежная часть жизни. Одиноки все, каждый сам за себя, но это и объединяет.

Кажется, только ленивый не повторил вслед за аннотацией на обложке «Родины», что герои Елены Долгопят вышли из гоголевской «Шинели». И действительно — первый рассказ сборника (так поразивший рецензентов) воспроизводит сюжетную структуру «Шинели» при том, что описываемые события переносятся в Москву 1950-х годов. Писательница демонстрирует высочайшее мастерство литературного фокусника, поскольку сюжет рассказа ни в малейшей степени не производит впечатление искусственности, вторичности: автор явно чувствует себя абсолютно свободной, как будто все сюжетные повороты (включая мистическую концовку) придуманы ей самой безо всякой оглядки на Гоголя. С вдохновенной точностью Долгопят включает в рассказ приметы послевоенного быта, московскую топографию и в то же самое время словно переписывает гоголевский текст страница за страницей.

Удивительно, но талант такого масштаба был мало замечен публикой. «Родина» — третья книга автора. В 2001 и 2005 годах выходили ее сборники повестей и рассказов «Тонкие стекла» и «Гардеробщик». С 1993 года Долгопят публикуется в литературных журналах. За это время у писательницы сформировался определенный круг почитателей, но широкого признания, кажется, не последовало. Возможно, это положение изменит премия «Национальный бестселлер», в длинный список которой попала новая книга автора.

Примечательно, что в сборнике «Родина» нет одноименного текста (в то время как первые две книги писательницы назывались по включенным в них повестям). Можно предположить, что автор не смогла выбрать центральное произведение (и в самом деле, на его место претендуют как минимум два текста — «Следы» и «Иллюзион»), однако, скорее всего, разгадку нужно искать во времени и месте действия большинства включенных произведений: как и в открывающем сборник рассказе, это Москва советского периода. Таким образом, Елена Долгопят родом не только из гоголевской «Шинели», но и из времени пустых московских улиц и магазинных полок, времени грузинского чая в граненном стакане. Наверное, поэтому рассказы Долгопят исполнены ностальгией, чувством безвозвратно утраченного времени:

Хотелось вернуться в тот сон, в тот дом, от которого ключ лежал у нее в кармане, но время все украло, все сокровища, никакой ключ от времени не спасет. Надо быть золотым кольцом, чтобы укрыться, закатиться в щель и спастись («Старый дом»).

Важнейший персонаж книги — Москва. События почти всех рассказов происходят в Москве (или ближайших пригородах), в большинстве за перемещениями героев можно следить по карте. А если Москвы нет в тексте непосредственно, то она есть в прошлом героев (как в рассказе «Города»). В умении вводить в свои тексты город на правах настоящего героя Долгопят наследует еще одному выходцу из «Шинели» — Достоевскому. Только Петербург меняется на Москву, причем в повести «Иллюзион» (пожалуй, лучшем тексте сборника) это происходит практически буквально: героиня, перечитывающая «Преступление и наказание», не может избавиться от образа Раскольникова, преследующего ее на московских улицах. Но Москва — это не только улицы, Москва — это особое ощущение времени:

Москва мне казалась городом чужим и холодным, городом, навсегда обращенным в прошлое, а не в будущее, городом, который меня не видит и не знает, для которого я никогда не рождалась. Москва разрушалась, в ней были облупленные стены. В булочных в граненых стаканах продавали кофе с молоком, и, когда я пила его, мне представлялось, что время зашло в тупик. Я чувствовала себя не девочкой, а старухой, которая уже прожила свою жизнь. Я бы не удивилась, увидев свою детскую еще руку иссохшей, сморщенной, с выступившими жилами и пожелтелыми ногтями («Иллюзион»).

Но вместе с тем очень часто ни время, ни место действия не имеют особого значения, поскольку художественная стихия Долгопят — это повседневная жизнь тех самых маленьких людей, любовью к которым так славятся русские писатели и которая как будто и протекает в пространстве самой литературы. Вот герой узнает о смерти коллеги, с которым практически и знаком-то не был, но идет на спектакль по оставшемуся от него билету («Билет»). Вот героиня заканчивает свои рабочие дела перед уходом в отпуск, приходит домой и понимает, что не может заставить себя даже выйти в магазин («Отпуск»). Долгопят предпочитает короткие и вполне конкретные названия: «Машина», «Премьерный показ», «Сон», «Прощание», «Работа» — и никогда не обманывает читателя. Рассказы будут посвящены именно тому, что указано в названии, но иногда в сердцевину этих типичных, бытовых историй Долгопят помещает фантастический элемент, который становится движущим рычагом сюжета. Так сделана совершенно булгаковская по духу повесть «Кровь», описывающая судьбу ученого, проводившего эксперименты по воскрешению мертвых в дореволюционной России. На этом же приеме построен завершающий сборник рассказ «Совет», герои которого могут наблюдать повседневную жизнь друг друга по телевизору.

После прочтения рассказы Долгопят оставляют ощущение светлой грусти. Зачастую писательнице хватает нескольких страниц (иногда — одной), чтобы передать это чувство. При этом в ее прозе нет никаких лобовых приемов, она пишет как бы вокруг того, что является самым важным в тексте. Благодаря этому самое важное вносится в текст самим читателем, достраивается из его собственного опыта и мироощущения. А это одна из самых больших ценностей в литературе.