На площади он машину оставил. Солнце клонилось к западу, и трава из трещин отбрасывала на асфальт длинные тени. Он оставил машину и отправился пешком. Для машины дороги уже не было.
Он перешел канаву по шатким мосткам. По тропинке пробрался через одичавший малинник. Дом стоял на отшибе. Потемнелый, вросший в землю по самые оконца. Дом имел номер. Номер угадывался не точно, табличка проржавела до кружева. Тройка или восьмерка. Крыльцо провалилось. На двери висел ржавый замок. Оконца закрыты ставнями. Синяя краска въелась в дерево.
За домом по тропинке шла бабка, несла воду. Поставила ведро, вода в нем качнулась, плеснулась. Земля впитала, что пролилось.
– Кого тебе, сынок?
– Живет здесь кто-нибудь?
– Никто.
Огород был перед домом, но весь зарос, заглох, трава стояла тихо в заходящем солнце.
– Но кто-то ведь жил здесь?
– Павлов Лёша. Как мать умерла. Весело жил, а денег не стало – и продал дом.
– Кто его купил?
– Приходил человек. Купил, и больше мы его не видели. Зачем купил, спрашивается? Мы думали, он жильцов пустит.
– А Лёша куда делся?
– Бомжует. Видела его весной. Узнал, поздоровался. Я его жалею, он мальчиком хороший был. А вы для чего спрашиваете? Дом хотите купить?
– Не знаю.
– Мне кажется, живите здесь, если охота. Кому какое дело? Придет хозяин, разберетесь. А то пропадает дом, жалко.
У него лежал в кармане паспорт с пропиской в этом доме. Он приехал из любопытства, посмотреть, кто хоть в нем живет. Чего ждал, и сам не мог сказать. Знакомых у него не было и быть не могло, ни здесь, ни в каком другом месте.
Он не потерял память. С ним приключилась другая банальность.
На ствол нашей жизни привили дешевый голливудский трюк, но плоды это древо жизни дало все равно наши, если не на вид, то на вкус. С рябиновой горчинкой.
«Земную жизнь пройдя до половины…» Саша лежал в светлой от вставшего уже солнца комнате и повторял эту пришедшую в полудреме фразу. И светлая комната казалась ему сумрачным лесом, в котором он оказался по воле поэта.
Он родился 19 июля 1973 года. Мать не знала, как его назвать.
В сентябре, когда уже исполнилось ему два месяца, мать сидела на бульваре с мороженым, он спал в коляске. И не было у него еще имени. На скамейке напротив читал газету молодой офицер. Женщина шла мимо него по дорожке. Остановилась перед офицером и воскликнула вдруг:
– Саша!
Офицер поднял от газеты лицо. Женщина смутилась и извинилась. Она обозналась. Имя было произнесено напрасно.
И тогда мать решила назвать своего мальчика этим именем.
Ранним летним утром 2007 года он лежал и думал о том, где очутился, пройдя половину жизни. Лучшую, как ему думалось. Он видел себя у подножия темных елей, поросших серебряным мхом. Он опустил руку, и пальцы коснулись холодного паркета. Повернул голову и увидел часы, увидев, услышал, как они идут, – во вторую половину его жизни.
Аня проснулась. Она не открыла глаз, не шевельнулась, но он знал, что она не спит. Он смотрел на нее, и она чувствовала его взгляд. Но скоро чувство ее ослабело, она вновь стала засыпать и ушла в глубину сна. Ему хотелось положить руку ей на живот, но он не решился – вдруг ребенок там тоже спит одним сном с мамой, с мамой в одном сне, и его рука тенью войдет в их сон. Надо будет спросить, что ей снилось.
Начался день второй половины его жизни.
Он приготовил завтрак – сварил овсянку, заварил чай. Аня встала и пришла к нему на кухню. Он поставил перед ней чашку.
– Сливки у нас есть? – спросила она.
И он пошел за сливками.
За завтраком он сказал Ане, что день у него расписан по минутам. И спросил с любопытством:
– А ты что будешь делать сегодня?
Ему хотелось знать в любой момент, чем она сейчас занята. Ему необходимо было знать это – для душевного равновесия.
Она сказала, что не может так все точно рассчитать, как он.
– Для начала вымою посуду, а может быть, полежу еще немного. Музыку послушаю. Галка наверняка позвонит. Это точно, никаких сомнений, но вот во сколько? – Она усмехнулась. – Галка, в отличие от тебя, человек мало предсказуемый. Мои же дела все известны. Книжку почитать, пасьянс разложить.
– За компьютер не садись. Лучше погуляй с Галкой. Если она закурит при тебе, убью, так и передай.
– Да ведь я не скажу тебе, курила она или нет.
Взгляд насмешливый, он не любил, когда у нее такой взгляд. Он тогда казался себе глупцом, вернее, ум его обесценивался, обессмысливался под этим взглядом.
– Мне и говорить не надо. Волосы у тебя дымом пропахнут.
– Я их вымою.
– Ладно. Как хочешь.
– Не дуйся. – Наклонилась к нему, ткнулась в щеку. – Не будет она курить. Обещаю… Как я люблю, когда ты свежевыбритый, у тебя щека, как у ребенка, и губы детские.
Совещание. Поездка на склад. По дороге начался дождь. Он подумал, что сейчас они в парке без зонтов, позвонил. Аня сказала, что они смотрят телевизор.
Разговор с менеджером. Ответы на письма. Встреча с важным клиентом.
В офисе клиент встречаться не захотел, выбрали кафе на окраине. Саша приехал на пять минут раньше времени. Заказал кофе. Клиент позвонил, растерянно извинился и отменил встречу. Он объяснил, что случилось, но Саша потом никак не мог вспомнить что именно. То ли квартирная кража, то ли угон машины, то ли сердечный приступ. Так вдруг образовался у него в конце дня пустой временной интервал, окно, в которое он и выпал.
Час, ничем не занятый, не загроможденный, пустой, он показался Саше соразмерным вечности. Саша как будто оказался вдруг на берегу океана. Волны накатывали и, шурша галькой, отступали.
Саша огляделся. Кафе небольшое. Свет неяркий. Музыка была, но на втором плане. Саша уселся поудобнее в мягком кресле, достал мобильный.
Официант принес кофе. Саша позвонил жене. Она сказала, что сидит сейчас в парикмахерской. Нет, не стрижется, конечно, это плохая примета, когда беременна. Стрижется Галка.
– …Мы гуляли… Дождя нет уже. И ветра.
Почему-то он не сказал ей, что у него окно. Как будто оно могло закрыться, захлопнуться, если сказать.
Он пил кофе и никуда не спешил. Чувство казалось новым и приятным. Он ни на кого не глядел, но знал, что народу мало – голоса едва доносились. Он глядел на освещенную витрину с разнообразными пирожными. Они казались волшебными. Одно несло смерть, другое долгую жизнь и здоровье, третье любовь и томление, но какое именно несло любовь, а какое смерть, никто не знал, даже кондитер. Посетители задумывались над выбором и рисковали. Ели не спеша, прислушиваясь к переменам в себе. Ложки постукивали о тарелки. Он пирожное не брал, так что ничем не рисковал, был сторонним наблюдателем.
Саша усмехнулся своей фантазии, представил, как расскажет о ней Ане и Аня восхитится, как она немного испугается и поймет, что совсем еще его не знает. Он сам не знал, что может придумать такое.
Посмотрел на часы и огорчился, что вечности приходит конец. Подозвал официанта, расплатился и отправился в туалет.
Ополаскивая руки, он увидел в зеркале знакомого когда-то преподавателя. Он вел у них линейную алгебру на втором курсе.
– Здравствуйте, – сказал Саша.
И встретил в зеркале удивленный взгляд. Он хотел напомнить об институте, о лабиринте коридоров в четвертом корпусе, о преподавательском буфете, где никогда не бывало очереди. Но ничего этого Саша не сказал, понял вдруг, что ошибся, – в зеркале отражался другой человек.
– Мы встречались? – спросил человек, внимательно разглядывая Сашу.
– Нет. Я ошибся, простите.
– За кого же вы меня приняли? Просто любопытно.
– Не важно.
– И все же?
– За преподавателя. Лет десять уже прошло. Обознался. Извините.
Саша отвернулся от зеркала. Он, когда смущался, всегда мрачнел и казался сердитым. Вытер руки, скомкал повлажневшую салфетку.
Проход загораживал невысокий улыбающийся мужчина. Он посторонился, но недостаточно, и Саша задел его.
– Простите.
– Все нормально, – сказал мужчина.
И Саше показалось, что тот навеселе.
Саша вышел на улицу и удивился, что уже горят фонари. Было пасмурно, сумрачно. Мелкая дождевая пыль оседала на машине. Саша провел ладонью по капоту, оставил влажную зеркальную дорожку. Стряхнул воду с руки. Отворил дверцу и забрался в салон. Включил дворники. В запотевшее, рябое от дождя окно постучали. Саша опустил стекло. Невысокий мужчина и тот, кого он принял за преподавателя.
– Вы нас не подвезете? – спросил улыбчивый мужчина.
– Если нам по дороге. Я спешу, простите, мне далеко, за город.
Им оказалось по дороге.
«Преподаватель» сел на заднее сиденье, невысокий устроился рядом с Сашей. И видно было, что устроился хорошо, удобно.
– Вы пристегните ремни, пожалуйста, – попросил Саша.
Они ехали по широкому шоссе почти свободно. Саша вел легко, плавно, даже Аню не укачивало, когда он вел; она говорила, что в вождении лучше всего раскрывается его характер. И невысокий заметил:
– Как вы ведете… деликатно.
Саша все посматривал в зеркальце на человека на заднем сиденье. Ему казалось, что он обидел его, приняв за другого. И потому, наверное, стал вдруг объяснять, что тот другой был хороший человек.
–Он читал у нас линейную алгебру, только семинары, так как еще не защитился. Даже нерадивые студенты не получали у него двоек, и не потому что он был таким уж снисходительным. Он всегда помогал разобраться в неясных вопросах, прямо на экзамене, так что в конце концов человек начинал понимать, и двойку ему уже нельзя было ставить. Во всяком случае, Борис Самуилович не ставил. Вы ничего против евреев не имеете? – спохватился Саша.
Человек на заднем сиденье ничего не отвечал, а сидевший рядом с Сашей сказал:
– Не имеем.
– Борис Самуилович организовал у нас музыкальный клуб. Исключительно на общественных началах. У нас в институте был Дом культуры, нам выделили комнату. Собирались два раза в неделю по вечерам. Борис Самуилович рассказывал о дирижерах, об исполнителях, о композиторах, приносил пластинки, мы слушали, обсуждали. Один раз привел к нам самого Шнитке. Он тогда работал над оперой о Фаусте, мы слушали фрагменты.
– Любопытно, как сложилась судьба этого замечательного человека? – спросил невысокий.
Это лишь казалось, что он всегда улыбается, лицо имело такой склад.
– Кажется, он уехал в Америку.
– И, зная это, вы вдруг решили, что столкнулись с ним на краю Москвы?
– Во-первых, он вполне мог приехать в Москву, с родными повидаться.
– У него здесь родные?
– Не знаю. Из любопытства мог приехать. По делам. Факт тот, что я вас принял за него тогдашнего, за него десятилетней давности. – Саша обращался к молчаливому человеку в зеркале. – Как если бы он совсем не постарел. На самом деле он наверняка сейчас так переменился, что я бы час сидел перед ним и не узнал.
– Да, – согласился мужчина рядом с Сашей. – Люди меняются.
Некоторое время все в машине молчали, и Саша немного успокоился, неловкость прошла, он уже почти и не думал о своих пассажирах, заволновался об Ане, что она ела на обед, о предстоящих переговорах с директором подмосковного заводика. Машина проезжала деревню. Саша подивился, как много яблок в этом году.
– Остановите, пожалуйста, – сказал вдруг сидящий рядом мужчина.
Саша свернул к обочине.
Поблагодарили, вышли, дверцы закрыли аккуратно, мягко. Он поехал не сразу, посмотрел, как они переходят дорогу, идут по обочине, сворачивают к церкви.
За деревней шоссе расширилось, открылись взору осенние поля, небо с громадами летящих в нем туч. Через три километра Саша почувствовал себя плохо. Успел прижаться к обочине, затормозить, потерял сознание.
Буквально через минуту возле него остановился потасканный «жигуленок». Из него выбрался человек лет пятидесяти.
Мотор Сашиной машины работал. Человек из «жигуленка» подошел и заглянул в опущенное стекло. Оглянулся, открыл дверцу и сел рядом с Сашей. Саша казался спящим. Человек достал мобильный.
В десятом часу вечера Аня заволновалась и позвонила Саше по служебному телефону. Неверным голосом Ане сказали, что с Сашей случилось несчастье.
На третий день его похоронили. Народу было много, и с работы, и соседи, и однокурсники, даже из школы несколько человек. Аня как будто не понимала, что происходит, зачем собралось так много людей, большинство из которых она и знать не знала, зачем она пришла к ним, сюда, на больничный двор? Почему они все стоят на промозглом ветру у низкого здания морга, почему так тихо переговариваются? Почему все стараются на нее не смотреть и все-таки смотрят? Зачем у всех и каждого цветы? Открываются двери, и почему-то никто в них не идет. Аня смотрит в черный квадрат входа. Галка берет ее под руку и ведет первой в эти двери. В гробу кто-то чужой в Сашином новом костюме. Аня смотрит на него напряженно-вопросительно. Башмаки новые, ни разу еще Сашей не надеванные, а шнурки завязаны так, как Саша никогда не завязывал. Ане хочется перевязать шнурки. И она даже наклоняется к гробу. Но оттуда пахнет холодом. Галя берет ее под локоть и отступает с ней чуть в сторону.
В разгар поминок Галя увела ее из-за стола. Уложила в маленькой комнате, плотно закрыла дверь. Но и через дверь слышались голоса. Чей-то совсем ясно.
– Наверняка и раньше сердце прихватывало, да он молчал, чтоб жену не волновать и все такое.
– Уработался, – ответил кто-то пожилой.
Аня лежала на спине с широко открытыми глазами. Галя включила настольную лампу и погасила верхний свет.
– Усни, – сказала, – отпусти себя, о ребенке подумай.
И Аня заплакала наконец.
Саша пришел в себя в маленькой, вроде чулана, комнате. Через крохотное окошко виднелись заиндевелые ветки. Оконце закрывалось неплотно и оттуда тянуло морозцем, но дощатая стена за спиной отдавала тепло. Угол темного потолка был заткан серой паутиной. С витого шнура свисала лампочка. Саша приподнялся, но голова закружилась, и он опустил ее на подушку. На столике под оконцем стоял пузырек с каким-то лекарством. Саша чувствовал его горький запах. За стеной кто-то прошел, закашлялся. Из досок сбитая дверь отворилась, и появился человек из «жигуленка», Саше не знакомый.
Незнакомец вытащил из-под стола табурет. Сел у Сашиного изголовья, подвернул обтрепанные рукава свитера, от которого пахло печкой. Щетина серебрилась на обветренном лице.
– Где я? – едва слышно произнес Саша.
– Сейчас я вас бульоном напою, – сказал незнакомец, – как раз сварился. Чтобы у вас силы были для разговоров.
И кашлянул в кулак.
– Мне домой надо позвонить.
– Конечно.
После бульона Саша уснул. Проснулся ночью. За оконцем холодный ветер трепал деревце. Фонарный свет пробивался, налипший на стекло снег казался черным. Тени метались по стене. Саша не сразу догадался, что это тени веток. Он сполз пониже под теплое одеяло и вновь уснул.
Наутро незнакомец накормил его манной младенческой кашей и дал выпить чаю.
– Вы помните, что с вами произошло? – спросил он.
– Мне стало плохо в машине.
– Вы один ехали?
– Да.
– Вы уверены?
– Со мной были пассажиры, но они уже вышли.
– Ваши знакомые?
– Нет. В том-то и дело, что нет.
И Саша рассказал незнакомцу о своей ошибке, о хорошем человеке Борисе Самуиловиче, сказал, что если бы его спутали с таким человеком, то он бы гордился, а не обижался.
– А этот обиделся?
– Сначала я думал, что обиделся. Но он мне не поверил, кажется. Как будто на самом деле я знал именно его, но не признался и прикрылся Борисом Самуиловичем. Он так на меня смотрел, как будто хотел вспомнить. Это я только сейчас понял.
– А Борис Самуилович действительно существует?
– Десять лет назад существовал, – обиделся Саша.
– Это замечательно, – сказал незнакомец и встал.
Он вышел, и Саше стало досадно, что он ему даже не представился, а Саша не догадался спросить. И главное, не успел спросить про Аню. И почему он здесь, в этом чулане, а не в больнице или дома?
Дверь вновь отворилась. Вошла пожилая женщина в платочке. Она приблизилась к Саше, потрогала его лоб мягкой рукой и сказала, что нагрела воды и сейчас Сашу помоет.
– Как вас зовут? – спросил Саша.
– Тетя Паша.
– Что со мной было?
– Отравился.
– Чем? Почему я здесь, а не в больнице?
– Ты у Василь Андреича спроси.
– Где он?
– В город уехал.
– В какой?
Тетя Паша откинула одеяло. Саша даже не застеснялся, наверное, потому, что глаза у нее были, как у старой, всего хлебнувшей дворняги и проблеска женского интереса в них не было.
– Худющий ты. Как скелет.
Она помогла ему встать и повела в темную ванную, где никакой воды из крана не лилось, а поливала тетя Паша из ковшика. Она мылила его жесткой мочалкой и напевала. Тягучая мелодия казалась знакомой, но откуда, Саша не мог припомнить.
После мытья тетя Паша надела на него все чужое, ношеное, но чистое.
Она кормила его картошкой и поила его чаем со смородиновым вареньем. Они сидели в большой светлой комнате, печка топилась, одним боком грелся от нее и чуланчик.
– Ну вот, – сказала тетя Паша, дуя на чай в синем блюдце.
Она глядела в окно, и Саша туда же посмотрел.
По дорожке к дому шел бодро Сашин незнакомец Василь Андреич. Тетя Паша оставила чай и бросилась к дверям. В буфете звякнуло.
Василь Андреичу тетя Паша разогрела ту же картошку, и он ел со сковородки, подбирал картошины прямо пальцами, сопел от удовольствия, отогревался. Он сказал, что на воле хоть и не мороз, но очень холодно, ветер слезу вышибает. Он был гладко выбрит, и одно это изменило его лицо, в щетине оно казалось простоватым, невыразительным, а без нее умным и значительным, нельзя было уже не обратить внимание.
Саша ни о чем не спрашивал. Наблюдал, как он насыщается, вытирает руки бумажной салфеткой, скатывает ее в комок. Как промасленный этот комок лежит в опустелой сковородке, а тетя Паша наливает тем временем Василь Андреичу чай. У Саши сил не было спрашивать, требовать, или он расхотел получить ответы на свои вопросы. С одной стороны, ему уютно было в комнате с белой печкой за спиной и не хотелось, физически не хотелось нарушать установившееся равновесие и уюта этого лишаться. С другой стороны, уют казался западнёй, липкой смолой, в которой он застрял, застыл на веки вечные.
Василь Андреич, отпив чаю, добавил в него еще сахару. И, помешивая ложечкой, стал говорить будничным тоном.
– Вы жену Бориса Самуиловича знали?
– Видел. Один раз. Случайно встретил их обоих. На Арбате.
– Она тоже математик.
– Я не знал.
– У них трое детей. Старший мальчик увлекается компьютерами. Дом у них в Бостоне, не в самом Бостоне, в пригороде. Лягушки кричат по ночам.
– Откуда вы знаете? Уж не туда ли ездили часом?
– Почти.
– Быстро вы обернулись.
– Тот человек, с которым вы спутали Бориса Самуиловича, и в самом деле походит на него молодого.
– А кто он?
– Он – человек, который скрывает свое прошлое. Думаю, он поверил, что вы его спутали с кем-то, что вы не из его прошлого. Но на всякий случай все-таки вас убрал.
– Что значит «убрал»?
– Убил. Уже три месяца как вас похоронили. Памятник поставили.
Саша не поверил или сделал вид, что не поверил, и рассмеялся. Посмотрел на тетю Пашу. Она щипчиками накрошила сахар в розетку с вареньем. Взяла ложкой пропитанный вареньем сахарный осколок и допила с ним свой чай.
– Вы хотите сказать, что сейчас я нахожусь на том свете? В чистилище, судя по всему. Неплохо здесь, тепло и кормят.
Тетя Паша собрала грязную посуду и ушла из комнаты. Василь Андреич посмотрел на Сашу внимательно и отстраненно. И рассказал историю как будто из голливудского боевика, но каким-то образом героем этой истории был Саша.
– Вы вели машину. Человек рядом с вами задавал вопросы, выяснял, что вам известно о прошлом того, кто на заднем сиденье. Он практически поверил, что не известно ничего. Тем не менее на всякий случай решил от вас избавиться. Точнее даже, не он решил, не им это было предопределено, вы сами запустили механизм, как только взглянули на того человека в зеркале и поздоровались.
– Но я не знал…
– Вас укололи смоченной особым раствором иголкой.
– Они всегда с собой смоченные особым раствором иголки носят?
– Думаю, это выглядит как простая шариковая ручка. Только вместо чернильной пасты в ней особый раствор. И ручка не пишет, а укалывает. Через полчаса примерно вы должны были умереть. От остановки сердца, как сказали бы врачи. Я забрался в вашу машину через двадцать минут после укола. И успел ввести противоядие.
– Вы тоже держите при себе особые ручки?
– Вам повезло, я следил за ними. Вдруг вы вошли в их орбиту. Ваша роль была мне непонятна, и я воскресил вас, чтобы все прояснить.
– Значит, я точно не на том свете?
– Нет, поскольку я не небесный житель.
– Если я не умер, то кого положили в землю?
– Нашли в морге подходящий труп.
– Но зачем?
– Чтобы ваши убийцы ничего не заподозрили. Если только они подумают, что вы живы, то найдут и убьют вас уже самым верным способом, голову, скажем, отрежут.
– Да почему?!
– Мало ли. Вдруг вы все-таки что-то знаете.
– Что?!
– Не ясно. Это-то и пугает – неизвестность, неопределенность. Ваше воскресение уверит их в значительности, вернее, в значимости вашей фигуры. Как ни была бы она на самом деле эфемерна.
Потрясенный Саша молчал.
Тетя Паша появилась за окном. Деревянной лопатой начала счищать снег с дорожки.
– А как там Аня?
– Родила сына.
– Уже?
– Несколько преждевременно. От потрясения, надо полагать.
– Как его назвали?
– В вашу честь.
– Как она себя чувствует?
– Всё в порядке.
– А ребенок?
– Всё в порядке.
– Что мне теперь делать?
– Начинать новую жизнь. С новым именем и с новым лицом. С новым прошлым.
– Откуда мне взять новое лицо?
– Сделаем пластическую операцию. И документы новые выправим. И биографию придумаем.
За окном тетя Паша остановилась передохнуть. Воткнула лопату в сугроб. Перевязала потуже платок на голове.
– Вам это зачем? Делать мне новое лицо и биографию. Столько хлопот, затрат. Гораздо было бы проще, как вы выражаетесь, избавиться от меня. Все детали вы узнали, больше я вам не нужен.
– Спать я стал плохо последнее время. Боюсь помереть во сне. Грехов много. Может, за вашу жизнь мне чего простится.
– Мы далеко от Москвы?
– Да нет.
– А где мне будут… лицо делать?
– Да здесь и сотворим.
– В этой прямо избе?
– Здесь тихо. Да и выбора у нас с вами нет. Начальство мое тоже ведь думает, что я вас устранил. Я сильно рискую, между прочим.
– Какой ужас.
– Врач у меня надежный, зависит от меня прочно, и постарается, и промолчит. Впрочем, как хотите. Можете прямо сейчас одеваться и на все четыре стороны. Но я и гроша ломаного не дам за вашу жизнь.
– А если у меня будет новое лицо, сколько дадите за мою жизнь?
– Если будете твердо придерживаться правил, скорее всего, умрете своей смертью.
– Каковы правила?
– Держаться подальше от прежнего места жительства. Не вступать в контакт с людьми, которые знали вас раньше. Постараться совершенно забыть свое прошлое, заместить его новым. Биографию мы придумаем как можно более простую, скромную, не противоречивую.
Дальнейшая Сашина судьба была уже не в руках Василь Андреича.