Посмотрел он на дом, где был теперь прописан, и вернулся к машине.
В длинной многоэтажке горели уже огни. Он сел за руль. Он должен был решить, куда ему ехать. Звали его теперь Костей. Он казался повыше ростом, так как сильно похудел и перестал горбиться. И походка у него изменилась. Стала мягкой, едва слышной. На носу появилась горбинка, разрез глаз изменился, брови сошлись к переносице. Волосы он подстриг коротко, и лоб казался выше. Голос обесцветился, точно состарился. Василь Андреич уверил, что никто не узнает в нем прежнего Сашу. Если, конечно, не рисковать и соблюдать правила.
Стояло позднее лето. Саша, то есть Костя, сидел за рулем почти новой «Волги». Он купил ее как только вышел в мир с новым именем и лицом. Мир был велик. И можно было поехать далеко, и тогда его новая жизнь стала бы movie story, дорожной историей, с калейдоскопом встреч, коротких связей, жизнь стала бы долгой дорогой, иначе говоря, дорога бы поглотила его жизнь, он бы и не заметил, как поглощает она всех едущих и не насыщается.
Солнце зашло, воздух потемнел. Распахнулось окно в многоэтажке и кто-то заорал из него:
– Виталииик!!!
Медленно поехал Костя.
Он привык в прежней жизни, что времени нет, все рассчитано, теперь же он ехал бесцельно, проваливался в пустоту. На самом деле цель была, хоть он и старался ее не видеть. Он ее не изобретал, она просто была, запретная и единственная. Только она его волновала и манила. Он к ней не стремился, она сама притягивала его, он был как маленький осколок, вошедший в ее орбиту.
Выехав на шоссе, Костя повернул на запад. Он махнул рукой и подчинился цели, и, подчинившись, ехал уже быстро, уверенно; вплоть до столкновения, как и сам предполагал. Совершенно стемнело. По встречной полосе проносились огни. И ему на самом деле казалось, что он мчится в черном космосе, все больше ускоряясь по мере приближения к цели. Он ехал всю ночь, нигде не останавливаясь, не вступая в разговоры, как по касательной к текущей жизни.
Ранним утром в северном районе столицы он припарковался к обочине. Было около семи, но народ уже спешил к метро. Еще не все киоски открылись. Маленький смуглый человек тянул платформу, нагруженную всевозможным товаром – какими-то коробками, цветными тряпками, чем-то блестящим, лаковым. Дворник выметал мусор. В «Макдоналдсе» уютно горел свет. В такую рань уже торговала прессой тетка у метро, пачки журналов и газет пирамидой громоздились у нее на тележке, образцы пришпилены были к ручке. Утро было холодное, почти осеннее, и Костя пожалел мерзнущую на ветру тетку, он прекрасно ее видел из широкого окна. Костя взял у нее «Из рук в руки» и направился в «Макдоналдс».
В «Макдоналдсе» было тепло, еще немноголюдно. Костя взял кофе с молоком и тост с сыром. Он просматривал объявления, газета пахла типографией и пачкала пальцы. Костя достал мобильный, который купил еще на въезде в Москву. Деньги на укоренение в новой жизни дал Василь Андреич, все в той же надежде на прощение грехов.
– Доброе утро, – сказал Костя бесцветным своим, прозрачным голосом, – я не слишком рано? Да, по объявлению. Да. Хотелось бы.
Он написал несколько цифр возле объявления и позвонил по следующему.
Вышел из кафе, и уже был час пик, открылись киоски и палатки, толпа валила в метро.
Поразил затхлый запах, как будто бы никогда эта квартира не проветривалась. И действительно, рамы заклеены были пожелтелым лейкопластырем. Кое-где он, впрочем, отошел. Пахло пригорелой кашей. Грузная хозяйка показала Косте комнату. Дверь была без замка, и Костя сказал, что это его не устраивает.
– Поставь замок, ради бога, можешь и ремонт сделать, что хочешь, только тихо по ночам и баб не водить. – Посмотрела на Костю каким-то словно бы подпорченным, протухшим взглядом. – Никого не водить, понял?
Как бы то ни было, дешевле комнату Костя вряд ли бы нашел.
Костя щелкнул выключателем, и убогая комната осветилась.
– Электричество днем не жги.
– В потемках жить?
Комната была, как пещера, за окном стояли деревья и загораживали свет.
– Тогда я тебе плату увеличу.
– Тогда до свидания.
– Подожди… – Она молчала, думала. Тяжело дышала от работы мысли. Решила: – Месяц поживи, а там видно будет. Только плату вперед.
Костя вынул бумажник из кармана, отсчитал деньги. Она глаз не могла отвести от бумажек. Даже приблизилась.
– Расписку, – сказал Костя, не выпуская денег.
Она смотрела на них, сопела. Наконец вымолвила:
– У меня бумаги нет и ручки.
Костя достал ручку, достал блокнот, вырвал из него страницу.
Она присела к шаткому столу. Долго думала, долго выводила слова. Костя смотрел сверху. Она отложила ручку.
– Автограф свой поставьте, – сказал Костя.
– Деньги положь на стол.
Он положил, но руку с них не убрал.
Она расписалась, придвинула листок, но руки с него тоже не сняла. Тогда Костя выпустил деньги, и она мгновенно их цапнула, а он успел перехватить расписку.
– Когда въедешь? – спросила она, пересчитав бумажки.
– Уже въехал. Ключик мне дайте от квартиры.
Хозяйке не понравилось, что вещей у него с собой нет. Он сказал, что ушел от жены и все вещи свои оставил там.
– На что ей твои шмотки?
– Заберу в конце концов, что вы-то волнуетесь?
– Вдруг ты из тюрьмы сбежал?
– Все может быть, – сказал Костя серьезно.
Она стояла перед ним, смотрела. Тяжело ворочала какую-то мысль. Так ничего и не ответила, отправилась в свою комнату, затворила дверь. Костя прошел в кухню, увидел гору грязной посуды в мойке, таракана, бредущего по замызганному подоконнику. Бубнил радиоприемник.
В туалете подтекал бачок и не было туалетной бумаги. В ванной плавало замоченное белье. Казалось, оно уже заплесневело, прокисло.
Телефон стоял в прихожей на тумбочке. Костя снял трубку. Перед глазами висела выцветшая репродукция «Незнакомки». Костя набрал номер. На том конце знакомый голос тихо спросил: «Алё?» Костя не сразу решился ответить.
– Алё? – спросили еще раз.
– Здравствуйте, – сказал он.
– Здравствуйте, – ответила Аня.
– Могу я поговорить с Сашей?
Она молчала. Он слышал ее дыхание.
– Я его давний знакомый, еще по Новосибирску, мы не виделись лет пятнадцать или даже больше, я просто…
– Саши нет.
– Да? А когда он будет?
– Никогда, – повесила трубку.
Хозяйка наверняка приникла к двери и все слышала. Журчала вода из туалета. Костя вновь набрал номер.
– Простите, ради бога, я просто хотел повидаться…
– Это невозможно. Он умер.
Так просто она это сказала: «Он умер». Он только сейчас, после этих слов, осознал, что это действительно и бесповоротно так.
– О господи! Давно?
– Год уже прошел.
– Простите. Простите меня, но, может быть, вы позволите к вам зайти? Ненадолго. Я должен был Саше некоторую сумму...
Когда Аня ждала ребенка, ей казалось, что она уже знает его характер и его внешность и чуть ли не все, что с ним произойдет, знает, но забыла, и все будущее ее ребенка станет воскрешением того, что она запамятовала. По выходным они гуляли с Сашей по бульвару. Аня опиралась о Сашину руку. И говорила Саше, как она чувствует будущее их сына, хотя и не может выразить.
– Но хотя бы счастлив он будет? – спросил как-то Саша.
– Не знаю. Я буду молиться.
Однажды после работы Саша зашел в «Детский мир». Магазин показался даже больше, чем он помнил по детству. Величественный, как древнеегипетский храм Солнца. Саша бродил по огромному торговому залу, замирал перед машинками, солдатиками и фантастическими существами, брал их в руки, представлял их в руках своего сына. Как будто руками сына брал. Хотел купить самолетик. Но не решился. Аня говорила, что нельзя покупать еще не рожденному, плохая примета. С сожалением оставил крылатую машину. И оглянулся, когда уходил, взглянул напоследок.
Костя увидел самолетик за стеклянной витриной газетного киоска, возле резиновых шариков и игрушечного мобильного телефона с глупыми розовыми кнопками. Увидел и обрадовался, как знакомому, с которым связаны дорогие воспоминания.
Плоская картонная коробка не помещалась в карман, и он купил пакет.
Вышел на улицу из метро.
Замедлил шаг. Это было невозможно: он видел то, что тяжело видеть было, – улицу возле своего дома. Зашел в магазинчик, в который заходил когда-то запросто, не радуясь этому событию и не печалясь, не ощущая это как событие. Сейчас это было грандиозно, невероятно – зайти в магазинчик, устроенный в маленьком стеклянном павильоне, увидеть то, что видел когда-то много раз и что сейчас видел против всех законов природы.
Свое нечеткое отражение в стекле витрины. Увидел и не узнал в нем себя, забылся. Узнав-вспомнив, растерялся и на вопрос продавщицы, чего он хочет, не сразу нашелся, смотрел на нее ошеломленно. Кстати, ее он не знал, не помнил.
– Вы недавно здесь работаете? – спросил он, забирая с прилавка поданные ею конфеты.
– Полгода.
– Как быстро.
– Что?
– Меняется все очень быстро.
Он вошел в подъезд.
Он подумал, что ошибся, что вошел в чужой подъезд. Подъезд был свой, но только отремонтированный. Он потрогал гладкую стену. Она как будто отодвинулась от него, так как стала уже другой, и до прежней выщербленной стены он никак теперь не мог дотянуться, ее не существовало. Он испугался, что и Аня стала чужой.
Дверь отворила мгновенно. Оглядела его пристально. Отступила.
– Заходите, пожалуйста.
Она была все та же, и одежда на ней была вся прежняя, он помнил, даже на ощупь. И все-таки он отвык, и нужно было еще привыкнуть видеть ее перед собой и к тому привыкнуть, что тоже находишься прямо перед ней и не узнан, как человек в маске на карнавале. Она провела его в комнату и усадила на диван. Через окно он глядел на балкон. Сохло на веревках белье, детское, крохотное, трогательное.
– У вас ребенок?
– Да. Мальчик.
– Сколько ему?
– Год скоро.
Костя поднял свой пакет, вынул из него конфеты и коробку с самолетом. Пакет шуршал при каждом движении, это безумно Костю раздражало. Он передал Ане конфеты и коробку, смял скрипнувший пакет и сунул зачем-то в карман. И теперь пакет сухо и как будто самостоятельно шуршал в кармане, но Костя уже не мог его вынуть, совершенно не представлял, куда его тогда девать.
– Я не знал, есть ли у вас ребенок, на всякий случай купил игрушку и угадал.
– Спасибо. – Она разглядела за пластиковым окошком в коробке самолет. – И что мальчик, угадали.
– Я подумал, что девочке самолет тоже понравится, будет летать в дальние страны, в какой-нибудь Куршевель или Египет.
– Да, замечательно, спасибо.
– А где сейчас ваш мальчик?
– Он спит.
И она, и Костя посмотрели одновременно на прикрытую дверь второй комнаты.
– Навряд ли вам Саша обо мне рассказывал, – прошептал Костя.
– Вы не бойтесь, он нас не слышит, он спит очень крепко. Я, к сожалению, не помню, чтобы Саша о вас рассказывал. Хотите чаю или кофе?
– Да, если можно. Пожалуйста.
В кухне он наконец вынул дурацкий пакет и засунул его в мусорку.
– Вы, наверное, хотите помыть руки?
Он сам, своими руками навешивал это зеркало в ванной. Оно помнило его руки, его прежнее лицо. Но уже не могло отразить. Все почти оставалось в ванной, как при нем. И мыло лежало то, которым они всегда прежде пользовались. Вот только махрового халата уже не было, он исчез с крючка. «Выбросила его Аня или просто спрятала?» Спросить было невозможно. И дезодорант исчез, и бритва, и крем после бритья. Наверное, выброшены.
Костя включил воду и долго и тщательно мыл руки. Он подумал, что не только воспоминания, отпечатки пальцев остались у него Сашины; он словно пытался их смыть.
– Вам кофе со сливками?
– Нет, черный. Люблю черный с лимоном.
– У меня есть лимон.
Он опустил в чашку лимонный кружок. Положил немного сахару, пол-ложки. Аня смотрела внимательно.
– Саша тоже любил кофе с лимоном. И сахару клал ровно пол-ложки.
– У нас во многом вкусы совпадали.
– Странно, что он о вас не рассказывал.
– Мы поссорились. Наверное, он не хотел обо мне вспоминать.
Аня налила себе в кофе сливки. Намазала маслом хлеб. Странное дело, он умер, а она пила кофе и ела хлеб с маслом, и занималась ребенком, стирала, кормила, сказки рассказывала. Он умер, а жизнь продолжалась. Не каждому дано вот так вот запросто увидеть ее продолжение.
– Что с ним случилось?
– Сердце остановилось.
– Он никогда на сердце не жаловался.
– Мне тоже.
Она открыла его коробку с конфетами. Взяла одну с краю. Попробовала. Шоколадная с ликером.
– Ничего?
– Вкусно. Я люблю такие, вы опять угадали. – Прислушалась. – Извините.
Ушла. Наверное, взглянуть на сына. Костя тоже поднялся и направился за ней неслышным своим шагом.
Дверь во вторую комнату была приоткрыта.
Он подошел. Заглянул. Полумрак, занавески задернуты. Аня склонилась над детской кроваткой. Того, кто в кроватке, не видно. Она выпрямилась, и он тихо отступил.
Аня вернулась на кухню. Он клал колбасу на хлеб, поднял голову, когда она вошла.
– Что у вас случилось в Новосибирске?
– Я там жил, а Саша приехал на практику.
– Да, я знаю, после второго курса.
– Тысяча девятьсот девяностый год. В магазинах ничего практически нет, крупа, сахар, макароны – всё по талонам. На рынке чего-то покупали. Я в том же НИИ проходил практику, где Саша. Только он из Москвы приехал и жил в общаге, а я был новосибирцем и жил у себя дома, и я Сашу водил к себе обедать и ужинать, у нас с участка были свои соленья, варенья, картошка. Мы с ним подружились не только на почве этих обедов. Нам было интересно друг с другом, мы говорили о Джеймсе Бонде, о буддизме, о политике, о разных разностях, которыми тогда интересовались. О девушках, конечно. Мы и поссорились из-за девушки. Наверное, поэтому Саша не говорил вам обо мне. Хотя ничего такого и не было с его стороны. Она на него запала, как сейчас говорят, а я за ней уже второй год ухаживал безуспешно и взревновал. Подрались. Он уехал, мы не попрощались. Через неделю мне пришел денежный перевод. «За обеды». Я оскорбился, конечно, выслал обратно. Перевод вернулся – на имя матери, а мать у меня скуповата была и взяла деньги.
– И вы решили их вернуть? – усмехнулась Аня.
– И деньги сейчас другие, и не в деньгах дело. Столько лет прошло. Я просто впервые за эти годы в Москве оказался и захотел повидаться.
– С девушкой у вас сладилось?
– Я как-то поостыл к ней после той драки.
Зазвонил телефон, и Аня поспешно взяла трубку.
– Привет. Нет, спит. У меня гости. Прежний Сашин знакомый. Нет, ты не знаешь. Хорошо. Договорились. – Положила трубку. – Это моя подруга.
«Галя?» – чуть не спросил Костя.
– Галя. Волнуется за меня.
– Спасибо вам за кофе, очень вкусный, я вообще люблю, когда в турке варят.
– Как Саша.
– А Саша какой был?
– Мне трудно ответить.
– Вам легко с ним было?
– По-разному. Он был очень неуверенный в себе человек.
Костя поразился.
– Вы так думаете? Серьезно?
– Не знаю, может быть, вы не заметили тогда или не поняли, или он другим был. Уж очень он любил во всем порядок, даже стулья должны были стоять на строго определенных местах, если увидит сдвинутый, обязательно вернет на место. Для него вещи в доме представляли единую систему, что-то вроде планетной системы. Ведь если какая-то планета сойдет со своей орбиты, случится катастрофа, система разрушится, начнется хаос.
– Он так и так начнется, в этом можно не сомневаться, закон энтропии.
– Саша этот закон все время пытался обойти. Я тоже входила в его планетную систему, и у меня была своя орбита, которой я должна была держаться. Это было непросто, не всегда просто, но я старалась, иначе он терялся, становился даже беспомощным.
– Вы любили его?
– Наверное.
– А он вас? Как вы считаете?
– Думаю, я в его системе координат занимала важное место. Основополагающее, пожалуй. Для него вообще семья очень много значила. Своих родителей он практически не помнил, его тетушки воспитывали.
На прощание, уже в прихожей, она сказала:
– Спасибо, что вы меня о Саше расспросили. Я давно уже ни с кем не говорила о нем. На днях даже испугалась, что не помню, какого цвета у него были глаза. Бросилась фотографии смотреть.
«Да на тебя же сейчас и смотрят его глаза!»
– Всего доброго.
– Вы позволите зайти к вам еще раз, перед отъездом? Очень хочу вашего сына увидеть.
– Да, конечно. Созвонимся.
– Вы работаете?
– На следующий год пойду. Я физику преподаю.
Он знал, что она смотрит на него из окна, но не обернулся.
За пятнадцать минут до часа, то есть до обеденного перерыва, он уже был в «Му-Му». Взял чай с салатом и ждал, когда же придут. Они опаздывали, он нервничал.
В начале второго явились наконец Лара с Надей и заняли очередь. Он напряженно прислушивался к их болтовне. Они говорили пустяки, но эти пустяки казались ему важными, значащими.
Лара рассказывала о мальчике, с которым встречается ее дочь.
– На вид ему лет двадцать, на самом деле пятнадцать, а внутренне он совсем еще ребенок. Манька вертит им. Я ей говорю, смотри, Манька…
Костя отлично помнил эту самую Маньку, ее приводили к ним на Новый год лет пять назад, она объелась сладкого и уснула прямо за столом. И Саша относил ее в маленькую комнату на кровать. Его руки помнили тяжесть ребенка.
Подошли остальные: Миша, Кирилл, Олег, Инна. И незнакомый какой-то паренек с ними.
Они сели за стол у подвального окна, за которым только ноги прохожих были видны и автомобили. Автомобили останавливались на светофоре, и взгляды сидящих в них и сидящих в кафе могли встретиться. Костя ковырялся в салате. Он не слышал, о чем говорят бывшие его коллеги, он только наблюдал за их лицами, улыбками, жестами. Новенький паренек стеснялся и больше молчал и ел. Кирилл с Мишей что-то обсуждали, наклоняя друг к другу головы, наверняка футбольный матч. Надя закурила и засмотрелась в окно, а на нее засмотрелся пассажир «БМВ». Но включился зеленый, и «БМВ» увез пассажира, и Надя отвернулась от окна, погасила сигарету.
Костя не стал дожидаться, когда они доедят, вытер губы салфеткой и встал, сдвинув тяжелый стул. Стулья в «Му-Му» очень тяжелые.
Он прошел по узкому тротуару мимо окна, за которым они сидели, ели, говорили о самых обыкновенных вещах, и все это было от него далеко, как на другом конце Вселенной, все это было ему еще интересно, но уже недоступно. А новенький паренек наверняка взят был на его место, и сидел за его компьютером, и чай пил из его кружки, почему бы и нет. Кружку подарили на прошлый день рождения, и на ней нарисована была пагода.
До вечера Костя прошел по своим прежним местам, по улицам, которые любил, с которыми связывали воспоминания. Улицы все были на месте, а прошлой жизни уже не было, так странно. Впрочем, и они были не совсем на месте, не совсем на прежнем месте, а как будто чуть-чуть сдвинулись, и Костя бродил в искаженном мире.
Стемнело. Костя вошел во двор. Перед ним стоял дом, в котором он снял комнату. Темнело за старым кленом ее окно.
В окне кухни горел свет. И Костя представил хозяйку: как она подбирает со сковородки яичницу с колбасой и губы ее испачканы в желтке, а лицо лоснится. Старый холодильник дрожит от напряжения. Тараканы затаились в щелях.
«Зачем мне туда?» – подумал Костя. И отправился со двора в метро. Машину он оставил в Медведкове, на платной стоянке.
Ночь едва настала, когда он выехал за МКАД.
Он убедился в самой банальной вещи на свете: прошлого не вернешь, прошлое не догонишь, помять о тебе исчезнет и даже жена не вспомнит цвет твоих глаз, разве что глаза сына ей напомнят.
Он осел в Новосибирске, где проходил когда-то практику в НИИ. Самого НИИ уже не существовало. Костя купил диплом и устроился программистом, снял нормальную квартиру, обзавелся знакомствами. Со временем думал жениться. Он и сам стал забывать о первой половине своей жизни. И придуманная Василь Андреичем биография казалась более реальной.