Сережа отправился в путешествие. Лет ему было двенадцать. Так говорят. Я ничего этого не видела, я только пересказываю. Двенадцать лет, стало быть, тысяча девятьсот тридцать пятый. Лето.
Хлеба с собой захватил, соли, воды в солдатской фляжке и отправился.
Сошел на тропинку с крыльца ранним утром. К полудню добрался до тонкого рябинового деревца. Пять неспешных шагов Сережиной бабки. Но у Сережи шаги были еще более неспешные. Наверное, он продвигался со скоростью часовой стрелки, или со скоростью растения, оно ведь тоже продвигается.
У него не было цели путешествовать медленно, он путешествовал подробно.
Он ложился на землю и разглядывал травинки, жуков, окурок, стеклышко. Всего так много.
А ведь взрослый уже мальчик, - сердилась бабка.
До обеда она дотерпела, а затем велела воды натаскать в кадку.
Воды Сережа натаскал, и бабка усадила его обедать. Он ее послушал, поел, и вновь собрался в путь. Заново. Так как за несколько часов и травинки переменились, и жуки, одни уползли, другие умерли, а третьи народились. И Сережа всех их наблюдал от ступеньки до рябины до самого вечера. Он и в ночи что-то там подсвечивал фонариком, пока бабка не погнала его веником спать.
В сорок первом он ушел на войну, в сорок пятом вернулся.
Посидел на крыльце, посмотрел на рябину и отправился устраиваться в железнодорожные мастерские. Там он и проработал до самой пенсии и еще сверх того пять лет.
Я его помню седым стариком с папироской. На крыльце, в сумерках.
Тропинка. Рябина. Красный огонек. Внук Николай катит на велике.