Ни шороха из шахты, ни вздоха. Лифт, очевидно, не работал. Умер. Сергей Андреевич подождал и отправился пешком по старым исхоженным ступеням. Мучительно, до тошноты, болела голова. Сергей Андреевич поднимался медленно, по-стариковски. На площадке между седьмым и восьмым этажами он увидел на подоконнике стопку книжек в мягких захватанных обложках, короб с лекарствами и горшок с засохшим цветком, кем-то щедро политый, так что влажно пахло землей. Сергей Андреевич приблизился к подоконнику и встретил собственное отражение в темном стекле.

Он перебрал книжки. Все как одна с алыми пятнами крови на черном фоне, с пистолетными дулами и летящими пулями, с мужескими фигурами в камуфляже. У окна было тепло, тихо, Сергею Андреевичу не хотелось двигаться. В коробке с лекарствами он увидел пузырек американского аспирина. Срок годности еще не истек. Сергей Андреевич отвинтил крышку. Несколько капсул оставалось на дне. Он вытряхнул одну, положил в рот и проглотил, авось поможет. И подумал, что никогда прежде не видел аспирин в капсулах. Вытряхнул еще одну и посмотрел на просвет. Что-то в капсуле темнело. Сергей Андреевич разобрал ее, и на ладонь выкатилась тяжелая черная бусина. Не совсем гладкая, с какими-то зеркальными выемками. Сергей Андреевич посмотрел в эти выемки, как в глаза, и почти тут же и бусина, и ладонь, на которой она лежала, исчезли. Точнее, стали Сергею Андреевичу незримы. Он не увидел и второй своей руки и не увидел ног, и отражение в стекле пропало. Как будто Сергей Андреевич стал вдруг прозрачным.

Он сжал правую ладонь с бусиной в кулак, а левой рукой осторожно потрогал себя. Мягкий драп пальто, вспотевшая шея, лицо, пересохшие губы. Он был, но был невидимкой.

Сергей Андреевич взял пузырек с капсулами. Выглядело так, как будто пузырек сам поднялся в воздух. Сергей Андреевич опустил в пузырек бусину и услышал, как она щелкнула о дно. И тут же увидел ее на этом дне. Бусина, отделившись от него, стала вновь видимой. Сергей Андреевич навинтил крышку, затолкал пузырек в карман, и пузырек стал невидим.

«Наверно, — подумал Сергей Андреевич, — бусина — вроде компьютера, он запускается, когда проглотишь, и выстраивает что-то вроде защитного поля вокруг человека. Причем, очевидно, компьютер умен и понимает тонкости. К примеру, что человек может быть одет, и одежда тоже оказывается под защитой поля, и стороннему наблюдателю ты становишься невидим вместе с одеждой».

Сергей Андреевич хотел было посмотреть на часы, но мог только поднести их к уху и послушать тик-так.

Дома ждала его любящая жена. Ужин стоял на плите, мирно урчал холодильник, а Сергей Андреевич стоял на площадке между седьмым и восьмым этажами, проглотив невесть что. Головной боли он уже не чувствовал.

Сергей Андреевич услышал шаги. На площадку спускался мужчина в тренировочных штанах, растянутой футболке, в шлепках но босу ногу. Он подошел к подоконнику, и Сергей Андреевич посторонился. Мужчина вынул из кармана сигареты и зажигалку. Отворил фрамугу и закурил. Сергей Андреевич стоял рядом и старался дышать как можно тише. Мужчина перебрал лекарства в коробе, захватил несколько упаковок и спрятал в карман. Открыл книжицу и стал, видимо, читать. Сергей Андреевич видел его немолодое лицо, приподнятые во время чтения брови. Сергей Андреевич стоял так близко от незнакомого человека, что мог коснуться его щеки (и напугать до смерти).

Мужчина, не дочитав страницы или, во всяком случае, не перевернув ее, поднял от книги глаза и стал рассеянно смотреть в темное окно. Сигарета дымилась в его неподвижных пальцах, нарастал столбик пепла.

Ничего особенного Сергею Андреевичу не открывалось, но все же казалось странно и неприлично вот так исподтишка смотреть на человека. Точно застал его обнаженным. Ничего более неловкого Сергей Андреевич до сих пор не переживал. Он стоял тихо, словно боясь нарушить установившееся равновесие. И вдруг телефон ожил в кармане его пальто и зазвонил. Мужчина очнулся, огляделся, пытаясь понять, откуда звон. Наклонился и заглянул под батарею. Сергей Андреевич отступил и рванул вниз по лестнице, дробно стуча невидимыми башмаками.

Он выскочил из подъезда и нырнул в тень, за каменный выступ в стене. И там, в тени, выхватил из невидимого кармана невидимой рукой невидимый телефон. Вслепую скользнул пальцем по экрану, звон оборвался, и Сергей Андреевич закричал в трубку:

— Варя?!

— Сережа!

— Варя! Это ты?

— Сережа, ты где?

— Я! Я зде... я задерживаюсь!

— Что случилось?

— Нет-нет, ничего, так вышло, не волнуйся, ужинай без меня. У тебя все в порядке?

— Да, я тебя жду.

— Не жди, ужинай, отдыхай.

— Что случилось?

— Все хорошо. Ужинай, отдыхай и спать, у меня ключ.

— Что такое? Почему? Что?

— После. Извини, что сразу не позвонил, думал, успею.

Он торопливо нащупал в корпусе смартфона бугорок, вдавил его и спрятал в карман уже онемевший, обезвреженный аппарат. По узкой асфальтовой дорожке вдоль стены прямо на Сергея Андреевича летела кошка. В полуметре от него она застыла, выгнулась и метнулась в сторону, в черные кусты.

Сергей Андреевич замерз и покинул укрытие.

Он шел под электрическим светом фонаря. Точнее, шла его тень, она была видима, это пугало. Сергей Андреевич торопливо пересек двор и через арку выбрался на улицу. Он медленно двигался по тротуару, поглядывая на дома, на прохожих. Он думал, что не знает места, в котором живет.

Подъезд, двор, автобусная остановка, круглосуточный магазинчик, а что там дальше, что за дверь, куда? Написано: «Пельменная».

Дверь отворилась, из нее вышла женщина. Сергей Андреевич пропустил женщину и проскользнул в помещение. В пельменной было тепло, людно, ни одного свободного столика, официант нес поднос с дымящимися тарелками. Сергей Андреевич успел посторониться.

За столиком одиноко сидела женщина и тыкала пальцем в экран смартфона. Экран освещал ее лицо голубоватым выморочным светом. Как можно бережнее, надеясь не привлечь ничье внимание, Сергей Андреевич выдвинул свободный стул и сел напротив женщины. Расстегнул пальто и тихо вздохнул. Пригладил зачем-то редкие, невидимые сейчас волосы. Подошел официант и сгрузил с подноса на стол круглый фарфоровый чайник, чашку с блюдцем и тарелку политых сметаной пельменей. Женщина поблагодарила, отложила смартфон и прежде всего налила себе чаю, бледного, не успевшего как следует настояться. Лицо женщины было (или казалось) утомленным.

Она выпила чай, съела пельмени, пошмыгивая простуженным носом. Высморкалась в салфетку. Посидела, глядя сквозь невидимого Сергея Андреевича светлыми близорукими глазами, попросила у официанта счет, вынула из сумочки зеркальце и золотой патрон губной помады. Сергей Андреевич смотрел завороженно. Ничего более притягательного он в жизни не видел. Помада темно-сливового цвета ей не шла, старила.

Женщина вынула бумажник, приготовила деньги. Подняла глаза и вскрикнула. Сергей Андреевич не сразу понял, что она его видит. Он извинился, поднялся и поспешил к выходу, с радостью наблюдая свои ноги и руки. Действие капсулы продлилось не больше часа.

За двадцать минут быстрым шагом Сергей Андреевич добрался до дома. Кнопка вызова лифта не горела. На всякий случай он надавил на нее. Загорелся красный огонек, и лифт ожил, загудел в шахте, сдвинулся.

«Слава богу, слава богу», — подумал Сергей Андреевич.

Ему не хотелось встретить вновь тот подоконник между седьмым и восьмым, стопку книг в черных, лаковых, мягких обложках, засохший стебель неведомого растения во влажной живой земле, короб с лекарствами, окурки в жестянке. Фрамуга, быть может, открыта, залетают и тут же тают редкие снежинки. Пахнет старой бумагой, пропитанной пылью.

Сергею Андреевичу повезло, ничего этого он не увидел, лифт, не задерживаясь, перенес его на двенадцатый этаж.

Дверь отворилась, Сергей Андреевич переступил порог и обнял жену.

Она смотрела, как он расстегивает пальто, снимает и вешает на плечики. Как расшнуровывает ботинки.

Он выпрямился, и она спросила:

— Сережа, у тебя все в порядке?

— Конечно. Ты извини, что так вышло. Я забыл про квартальный отчет, Степан голову заморочил, все что-то гундел мне про какую-то рассаду, и я уже только к концу дня про отчет вспомнил, и телефон отключил, чтобы уже не отвлекаться, сразу после твоего звонка, и не перезвонил, прости.

— Ничего. Все хорошо. Иди умываться, я ужин подогрею.

Сергей Андреевич ел прямо со сковородки котлету с рисом, Варя сидела напротив и наблюдала. И, когда он доел, сказала:

— Дашка звонила.

Сергей Андреевич положил вилку.

— Говорит, что беременна. Хочет оставить ребенка.

— Я думал, что у нее, э-э-э, никого.

— У нее никого. Так она говорит. Голос тонкий, губы тонкие, злые.

— Ну, ты по телефону не видела, какие у нее губы.

— А то я не знаю.

— И как же теперь?

— Будет рожать. Будешь дедом. Чаю налить?

— Да.

— С молоком?

Он выпил чай, она перемыла посуду. Сергей Андреевич взял полотенце, вытер ложки, ножи и вилки.

Легли в постель, включили телевизор, нашли старый советский фильм с выгоревшими, потускневшими красками. Жена уснула, Сергей Андреевич досмотрел скучный фильм до конца, забываясь и не понимая сюжет, и выключил телевизор. Проснулся за сорок минут до звонка будильника. Жена спала на боку, повернувшись к нему лицом. Сергей Андреевич смотрел на ее чуть приоткрытый рот, на взбухшую жилку на виске. Вспомнил о вчерашней близости к незнакомым людям, вспомнил, что ничего не рассказал Варе об этом. Быть может, впервые в жизни что-то скрыл от нее. Сергей Андреевич осторожно поднялся, выключил будильник и, неслышно ступая, покинул спальню. Он пересек гостиную и вошел в темную прихожую. Нащупал свое пальто. Карман. Пузырек. Карман. Смартфон. Вынул его, включил. Проверил список непринятых звонков, почту. Услышал голос жены:

— Сережа?

— Да.

— Ты какую кашу будешь, манную или овсяную?

— Любую.

— А изюм? Положить?

За завтраком Сергей Андреевич думал, что книги, цветок и лекарства должны были вынести на подоконник между седьмым и восьмым этажами из квартиры на восьмом этаже. Наверх подниматься бы не стали, вниз сподручнее.

Вечером после работы он остановил лифт на восьмом этаже. На площадку выходили двери трех квартир. Сергей Андреевич решил двигаться по часовой стрелке и позвонил в дверь слева от лифта. За окуляром глазка горел свет. Погас. Кто-то приник к нему с той стороны.

— Простите, — сказал Сергей Андреевич. — Я ваш сосед, живу на двенадцатом, хотел спросить насчет книжек, там, на подоконнике. Их можно брать?

— Я не знаю, — откликнулись из-за двери.

Во второй квартире на звонок не отозвались, а в третьей дверь распахнулась, и Сергей Андреевич увидел на пороге давешнего курильщика — все в тех же трениках, футболке и шлепках на босу ногу.

— Добрый вечер. Я прошу прощения. Я насчет книжек, там, на подоконнике. Их можно брать?

— Думаю, да. Для чего еще их туда определили?

— Я так и предполагал. Хотел уточнить. Я думал, что они из вашей квартиры.

— Нет. Из этой. — Мужчина указал на соседнюю квартиру. — Хозяин помер, наследники распорядились.

— А вы его знали?

— Да не особенно... Я курить шел.

— Ах, конечно. — Сергей Андреевич поспешил отступить от дверного проема. — Я составлю вам компанию?

Они спустились на площадку.

Стопка книжек уменьшилась, лекарства из короба исчезли все, на дне валялся замызганный бактерицидный пластырь. Земля в горшке влажно блестела.

— Сергей, — сказал Сергей Андреевич и протянул мужчине руку.

— Костя. — Мужчина пожал протянутую руку.

Вынул сигареты и зажигалку.

— Будете?

— Нет, спасибо. Я бросил, уже пять лет. Я так. Мне не мешает.

Костя открыл фрамугу и закурил. Сергей Андреевич взял из стопки одну книгу и вторую.

— Никогда бы не подумал, что вам это нужно, — заметил Костя.

— На ночь читать. Вместо снотворного.

— Сны будут жуткие.

— А что, хозяин этих книг, он сильно от меня отличался?

— Ну. Конечно. Вы вот кем работаете? Руководите?

— Я? Нет. То есть у меня два человека в отделе. Кроме меня.

— Значит, руководите. А он был рядовым охранником.

— С оружием ходил?

— Не знаю. Наверное. На службе. Мы с ним мало общались. Так, иногда. Он увидит, что я курю здесь, остановится.

— И о чем вы говорили?

— Да ни о чем. О погоде. О рыбалке.

— Он рыбак?

— Я.

Зазвенел смартфон в кармане Сергея Андреевича. Костя и Сергей Андреевич вздрогнули и посмотрели друг на друга.

— Спасибо, — сказал порозовевший Сергей Андреевич. — Мне пора.

И, с книжицами в руках, с трезвонящим в кармане смартфоном, он побежал вниз по лестнице, чтобы лифтом подняться к себе на двенадцатый.

Варя отворила ему дверь и пропустила в квартиру.

— Ты что, бежал? Лифт не работает?

— Работает. — Он опустился на табурет.

— Двигаешься ты мало, — сказала Варя.

И он согласно кивнул.

«...Буров шел по коридору. Лампа трещала и мигала.

— Вот сколько можно говорить электрикам! — проворчал он.

Погасил свет. И в темноте что-то щелкнуло…»

«…пуля толкнула Бурова в плечо и опрокинула. Он лежал беспомощно. Крымова подошла, улыбнулась и выстрелила ему в голову...»

Жена спала. Сергей Андреевич читал под боковым светом лампы захватанные, пахнущие чужим человеком страницы. Не столько текст раздражал, сколько запах. Как будто бы даже копченой колбасой припахивало. И чем-то кислым. Хлебная засохшая крошка лежала между страниц. Сергей Андреевич ясно представил пожилого, грузного охранника в стеклянной будке. Ночь. Он пьет чай, ест хлеб с дешевой варено-копченой колбасой и читает всю эту дичь, воображая себя этим самым Буровым или даже Крымовой. Крошка падает, сальные пальцы переворачивают листок.

Сергей Андреевич читал, терял нить повествования, задумывался о смерти охранника, о том, как его тело лежит сейчас в холодной земле под зимним сумрачным небом. Уф.

Сергей Андреевич закрыл книжицу — будто затворил дверцу в затхлый чулан. И погасил лампу.

Он лежал в темноте и думал примерно так:

«Очевидно или по крайне мере вероятно, что охранник работал в каком-нибудь научном учреждении. И там создали поле. Иллюзию невидимости. Перспективное направление. Должно быть связано с военными. Все слишком серьезно. Даже не стоит углубляться. Как там написано? „…И она выстрелила ему в голову". Мне это ни к чему, я скоро дедом стану».

И Сергей Андреевич уснул.

Контора, в которой он работал, располагалась в самом центре. Сергей Андреевич доезжал до «Кропоткинской», поднимался по бульвару, пересекал дорогу и шел по Сивцеву Вражку. Сворачивал в Денежный переулок, который приводил его к «Макдоналдсу» на Старом Арбате. Как правило, Сергей Андреевич заходил в «Макдоналдс» и брал в их кафе чашку эспрессо. Ему доставляло несказанное удовольствие отрешенно сидеть за столиком, отпивая по глотку из белой фарфоровой чашки. Что-то было иностранное в этом утреннем сидении. Сергей Андреевич чувствовал себя персонажем старого французского фильма.

Как называлось это направление? Новая волна? Интеллектуальное кино?

Выпив кофе, Сергей Андреевич покидал «Макдоналдс» и становился обычным московским прохожим средних лет. Он сворачивал на Смоленскую площадь, переходил под землей Садовое кольцо и переулками минут за десять добирался до работы. Его контора занимала несколько комнат на первом этаже жилого дома, что смотрел фасадом на Смоленскую улицу.

Сергей Андреевич выбирал долгий путь от «Кропоткинской» нарочно, чтобы пройтись.

В конце января, через полтора месяца после описанных в начале событий, он вошел в кафе, отряхнулся от снега, потопал ногами и вдруг заметил, как с ближайшего стола точно сам собой поднялся в воздух сверток с каким-то бургером. Поднялся и тут же исчез. Сидевший перед подносом молодой человек ничего не заметил, он увлеченно таращился в экран смартфона. Сергей Андреевич опустил глаза и увидел на сером каменном полу тень человека. Обладатель тени был незрим.

Тень скользнула по серому каменному полу — к выходу. Сергей Андреевич в растерянности посторонился, давая ей место. Дверь отворилась, точно сама собой. Сергей Андреевич заторопился и вышел вслед за тенью. Она исчезла и явилась вновь, в ярком свете фонаря, Сергей Андреевич успел ее увидеть и тут же потерять, и тут же увидеть вновь. Он перебежал за ней дорогу, прошел к МИДу, спустился за ней в переход и в каменном узком подземелье потерял из виду.

Сергей Андреевич ускорил шаг и вдруг столкнулся с невидимкой. Вскрикнул, услышал топот. Невидимый человек бежал.

Топот оборвался. Сергей Андреевич постоял, мешая торопливым прохожим, и медленно, вглядываясь в каждый угол, направился к выходу.

До работы добрался без приключений, уже не дворами, а со стороны шумной Смоленской улицы. Падал снег, чернели лужи, дул ветер от близкой реки.

Сергей Андреевич был один эти дни, Варя уехала к дочери, напросилась. Они созванивались вечерами, Варя рассказывала, как навела в доме у Дашки порядок, как готовит ей ужин.

— Конечно, ей некогда, что у нее, кроме работы, удивительно, как она вообще забеременела, хотела бы я знать, от кого.

Сергею Андреевичу было скучно без Вари, и он не спешил домой, засиживался на работе допоздна. Все расходились, он пил чай и смотрел в интернете про невидимок. Выпадали какие-то фильмы, Сергей Андреевич пытался смотреть, но все казалось ерундой, кроме, пожалуй, одной сцены в старом черно-белом кино. За Невидимкой охотились и выследили его по следам на снегу. С замиранием сердца наблюдал Сергей Андреевич, как на чистом девственном снегу появляются точно сами собой бегущие следы затравленного призрака.

Он досмотрел страшный фильм, проверил почту, узнал курс евро и погоду на завтра. Оделся, погасил лампу, вышел в коридор, повернул в замочной скважине ключ и услышал знакомые голоса. Разговаривали директор и бухгалтер, и разговор их совершенно не предназначался для посторонних ушей. Что-то там было про откат и про размер требуемой взятки. Сергей Андреевич вытянул из замка ключ и опустил его в карман. Самым тихим шагом прошел по коридору до угла, до поворота, за которым голоса звучали уже совсем близко. Не было никакой возможности проскользнуть незамеченным.

Что было делать? Возвращаться в кабинет и там отсиживаться?

Сергей Андреевич нащупал в кармане пузырек.

Он выкатил на ладонь капсулу, положил ее в рот и проглотил. Стоял и смотрел на свою руку. Пока она не исчезла.

Легко ступая, Сергей Андреевич повернул и невидимкой направился к выходу. Директор и бухгалтер стояли у самого дверного проема, ведущего на лестничную площадку. Места для прохода оставалось немного. Сергей Андреевич держался стены. Он шел и старался лишний раз не смотреть на собеседников, мало ли, вдруг почувствуют взгляд.

— Я боюсь, Николай Львович, что это провокация, — важно говорил бухгалтер.

Он служил в конторе с давних советских времен, не слабел, казался вечным.

— Я все же рискну, — отвечал директор. — Я давно его знаю.

— Это иллюзия. В любом случае.

Разговор мог быть вполне невинным, очень возможно, Сергей Андреевич приписал ему что-то тайное.

По стеночке, по стеночке проскользнул Сергей Андреевич и тихо, ступая лишь на носок, спустился по лестнице в тамбур, где торчал за барьером охранник и читал книжицу. Сергей Андреевич полюбопытствовал, заглянул на освещенную желтым светом страницу:

«...буду я работать на мусоров! Я не мужик, я никогда работать не буду, я могу только играть...»

Сергей Андреевич выступил из подъезда во двор. Качели раскачивались на взгорке, стонали железные тросы. Захотелось немедленно оказаться дома. Был бы Сергей Андреевич видимым, вызвал бы такси и покатил.

Закоулками он добрался до «Смоленского» метро.

Вошел, вынул карточку и приложил к аппарату. Загорелся мирный зеленый кружок, разъехались стеклянный дверцы, и Сергей Андреевич про-скользнул. Как все это выглядело со стороны, заметил ли кто странное поведение заградительного механизма, об этом Сергей Андреевич не думал. Он устал, он хотел домой, под душ. Выпить чаю, позвонить Варе, поговорить с Дашей, если она будет в духе.

Без приключений добрался Сергей Андреевич до дому, принял душ, поговорил с женой и дочерью:

— ...все хорошо, папа, чувствую себя хорошо...

—...знаешь, она мягче стала, совершенно переменилась, это все беременность....

Все было хорошо, вот только видимым Сергей Андреевич не становился. И три часа прошло, и четыре.

Сергей Андреевич устал ждать и лег. Проснулся по будильнику и не увидел себя.

В пятницу позвонила Варя и сказала, что возвращается в воскресенье ранним поездом. Попросила встретить.

Сергей Андреевич сидел на кухне. Телефон, по которому он только что говорил с женой, лежал на столе, экран все еще светился. Сергей Андреевич по-прежнему был невидим. Он взял призрачной рукой стакан с водой, с удовольствием ощущая прохладу его стеклянных боков. Поднес к призрачному рту.

В этот день Сергей Андреевич все привел в доме в порядок: протер пыль, вымыл полы, пропылесосил ковер в большой комнате, приготовил куриный бульон (Сергей Андреевич любил иногда готовить). Отварил к бульону рис. Хлеба оставалось немного, но идти за ним в магазин Сергей Андреевич не рискнул. Он вообще никуда не выходил эти дни. Поздно вечером позвонил жене и сказал, что встретить не сумеет: уезжает в срочную командировку на Урал в город Екатеринбург, там устанавливают их базу на одном из предприятий, надо отладить, надо обучить сотрудников, он — ответственный. Обещал одеться потеплее и звонить ежедневно. На работу он звонил еще во вторник утром, предупреждал, что берет больничный.

Сергей Андреевич вышел из дома в шесть утра. Оделся поудобнее: в куртку, джинсы, свитер, теплые спортивные ботинки на мягком ходу. На голову натянул шерстяную вязаную шапочку. Захватил с собой телефон, банковскую карту (как раз пришла зарплата), таблетки от головной боли, пузырек с проклятыми капсулами, успокоительное, паспорт и ключи.

Лежал на газонах снег, чернели на асфальте лужи, отражали свет фонарей, то белый, то желтый, то бледно-голубой. Город еще спал, в редком окне горел огонек. Сергей Андреевич заглядывал снизу и, если шторы были раздвинуты, видел потолок, люстру, иногда — чью-то фигуру.

Дежурная сидела в распахнутой настежь кабине и разговаривала с полицейским. Они, очевидно, не заметили, как открылась тяжелая дверь, пропуская невидимку в прохладное фойе. Пассажиров никого не было, ни с улицы не подходили, ни из подземелья. Эскалаторы работали вхолостую. От вечного сквозняка раскачивалась под куполом люстра. Тлел свет в маленьком оконце кассы. Сергей Андреевич никак не решался на глазах у дежурной и полицейского пройти невидимкой через турникет. Оградительные механизмы светили красными круглыми глазами.

— В детский сад всегда с удовольствием, — говорила дежурная.

— Мой орет как резаный.

— И что ты делаешь?

— Сбегаю. Алена с ним разбирается.

Сергей Андреевич решился. Вынул карточку, приблизился к механизму. Красный огонек сменился зеленым, дверцы раскрылись, и Сергей Андреевич тихо прошел. Приостановился, оглянулся.

— Опять техника чудит, — сказала дежурная.

— Полнолуние.

Сергей Андреевич направился к эскалатору.

Как ни берегся он на вокзале, но сталкивался с людьми. К счастью, никто не пугался, немногие даже и оглядывались, народу толклось немало даже и в этот ранний час. Прибытие поезда уже объявили, Сергей Андреевич пробрался через толпу к платформам. Ходил по безлюдному перрону и высматривал поезд. Сияющий прожектор уже показался вдали. Уже приближался. Появились еще встречающие, немного. Поезд подошел. Сергей Андреевич не рассчитал, до восьмого вагона пришлось бежать. Успел вовремя, как раз отворилась дверь и проводница вышла и отступила.

Пассажиры выбирались наружу и говорили ей «спасибо» и «до свиданья».

— До свиданья, — устало отвечала проводница.

Сергей Андреевич стоял у нее за плечом. Смотрел, как выходят люди, вдыхают зимний воздух, оглядываются и направляются толпой к вокзалу. Гремели по мостовой чемоданные колеса.

Увидел лицо жены.

«Тени под глазами. Она всегда плохо спала в поездах. Сумка, кажется, не тяжелая, слава богу».

Варя шла в толпе, Сергей Андреевич не отставал, не заботясь о столкновениях. В вагоне метро он пробился к Варе поближе. Ей уступили место.

Варя села, сняла шапку.

«Седина проглядывает. Родная моя. Как там наша непокорная Дашка? Позвоню сегодня, поговорим. Что мне еще остается, кроме разговоров».

Вагон раскачивался, хотелось плакать. Вспомнилось про невидимые миру слезы. О, да.

Он вышел за Варей из метро, поднялся за ней в троллейбус. Пролез под ограждением в салон. Народу было совсем мало, и он рискнул, присел на сиденье рядом с женой. За окнами все еще было сумрачно.

«Ох, зима-зима, говаривала когда-то бабушка Сергея Андреевича, как тебя пережить?»

Варя задумалась, глядя в окно. Сергей Андреевич сидел рядом, едва дыша. Так хотелось взять ее руку в свою.

Вслед за Варей он вошел в подъезд, затем — в лифт. Прижался к зеркальной стене. Варя посмотрела на него. Конечно, смотрела она не на него, а на себя — в зеркале. Она наклонилась. Сергей Андреевич отступил. Она оказалась так близко. Сергей Андреевич затаил дыхание.
Лифт встал на их двенадцатом этаже. Варя вышла, Сергей Андреевич нажал кнопку «8». Лифт замкнул двери и покатил вниз. Сергею Андреевичу все чудился Варин запах. Запах ее тела, ее волос, ее дыхания, ее губной помады. Сергей Андреевич зажмурился. Лифт встал и открыл створки.

Дверь в квартиру охранника оказалась распахнута, мужчины в комбинезонах втаскивали тяжелый короб. Сергей Андреевич вошел за ними и остановился в прихожей, пустой и голой. Старые обои кое-где отставали, и видны были за ними пожелтелые газеты, Сергей Андреевич поднялся на цыпочки и прочел: «...дожди...» Из глубины квартиры слышались голоса:

Женский голос:

— Это что? Я вам показала конкретно.

Мужской голос что-то пробурчал в ответ.

Женский голос звучал четко:

— Не надо меня уговаривать. Мне здесь жить — не вам. Фон должен быть белый, рисунок синий, типа гжель. У вас каталог с пометами.

Мужское бормотание.

Женский четкий голос:

— Не колышет.

Возня, стук, бормотание, и мужчины с тяжелым коробом вновь показались в прихожей. Сергей Андреевич посторонился.

Они выволокли короб наружу, захлопнули дверь. Собачка старого «английского» замка защелкнулась. Сергей Андреевич прошел на кухню.

На единственном табурете сидела женщина и копалась в сумочке. Кроме этого табурета была на кухне старая газовая плита и мойка. Женщина вынула из сумочки пачку сигарет, зажигалку. Закурила и пристроила сумку на пол. На подоконнике стояла полулитровая банка с окурками. Женщина дотянулась до нее. Взяла и поставила на пол у табурета. Курила и стряхивала пепел в банку. Лицо женщины Сергею Андреевичу не понравилось. Показалось надменным. Помада была слишком яркой. Ногти слишком длинные, узкие и острые, темного какого-то цвета, едва ли не черные. Не женщина, а хищная птица.

Она курила, покачивала ногой в лаковом сапоге, Сергей Андреевич смотрел на нее исподлобья. Вдруг он шагнул к старому медному крану над мойкой и отвернул рукоять. Вода потекла тонкой дребезжащей струйкой. Женщина удивленно посмотрела на воду, встала, сумку оставила на табурете, подошла к крану, завернула. Сергей Андреевич шагнул к банке и сдвинул ее ногой. Женщина, увидев, как банка сама собой скользит по линолеуму, вскрикнула.

— Что? — глухо спросил Сергей Андреевич.

И, не таясь, тяжелым шагом вышел их кухни.

Он отворил дверь и покинул квартиру. Дверь затворил аккуратно, без шума. Спустился на площадку. Здесь было прохладно, курильщик не закрыл фрамугу. Ни книжек, ни лекарств на подоконнике не осталось. Земля в горшке с засохшим стеблем была влажной.

«Что-нибудь здесь да проклюнется, — подумал Сергей Андреевич, — хоть какая былинка-соринка. Ближе к весне и свету».

Он потрогал землю и побежал вниз.

Уже в метро, в душном, сонном вагоне он недоумевал: «И чего я? Зачем?» И еще: «Куда я?»

Он вышел на «Смоленской» Арбатско-Покровской линии, повернул от метро налево, к «Макдоналдсу». В кафе осмотрелся. Девушка сидела одна за столиком, что-то читала или смотрела в смартфоне, на подносе у нее лежал завернутый в бумагу бургер. Сергей Андреевич подошел, взял сверток и сунул в карман. Девушка не подняла глаз от экрана. Никто вокруг не таращился изумленно.

От запаха еды, от запаха кофе кружилась голова. Стараясь ни с кем не столкнуться, Сергей Андреевич направился к выходу. Вдруг кто-то схватил его за руку. Кто-то невидимый. Схватил, просипел в ухо: «Молчи», нащупал карман в его куртке, сунул что-то в карман, отпустил. Исчез. Сколько ни высматривал Сергей Андреевич его тень, не высмотрел. Зашел в туалет, заперся в кабинке, вынул из кармана бумажку, расправил.

На тетрадном листе в клетку мелкие печатные буквы:

«киевский вокзал электричка до нары дальше пешком»

Далее следовала схема, на которой обозначена была станция Нара, стороны света, маршрут и приметы, чтобы не сбиться с пути. Среди примет была и такая:

«дерево черное обугленное».

Схема была нарисована подробно, тщательно. И словами было написано на обороте пояснение:

«От станции дорогой около двух часов, свернуть на проселочную, еще два, пройти деревню, перейти речку по льду к черному дереву. Посмотри ствол. Дальше идешь к лесу, в лес не заходить, идти вдоль. Березы — роща. Через рощу проходишь, и ты у цели. Выйдешь поймешь».

В расщелине черного дерева схоронены были плетеные из ивовых прутьев снегоступы (Сергей Андреевич не сразу, но догадался). Он передохнул, сжевал затвердевший на холоде гамбургер, заел снегом, обул снегоступы и зашагал к лесу по снежной целине.

Вышел, выбрался из рощи Сергей Андреевич уже к сумеркам. Разглядел за полем деревенские дома. Над полем не погасло еще небо, и дул-гудел ветер. Дул от деревни и нес запах дыма. Запах надежды.

Деревня была заброшена, занесена снегом. Во многих домах провалились крыши. Окна заколочены или же выбиты, и в черные провалы не хотелось смотреть. Сергей Андреевич шел длинной деревенской улицей вдоль замерзшего пруда. Зажегся в синих сумерках огонек. Сергей Андреевич присмотрелся и направился к нему.

Огонек горел в окне небольшого дома на краю деревни, совсем близко подступал уже лес. Дым поднимался над трубой. Сергей Андреевич нащупал щеколду, повернул и отворил калитку в ограде из серого, покосившегося штакетника. Прошел по расчищенной от калитки до крыльца дорожке. У крыльца снял снегоступы (и они тут же стали видимы). Сергей Андреевич постучал в дверь. Услышал шаги, услышал, как отодвигается засов. Дверь приоткрылась. Никого за ней Сергей Андреевич не увидел.

— Ага, — раздался низкий голос. — Проходи. Обувь снимай, у меня полы мытые. Я тебе носки дам, если мерзнешь.

Сергей Андреевич оставил у порога снегоступы и ботинки, взял очутившиеся перед ним носки из толстой деревенской шерсти, натянул на свои невидимые ноги.

— Садись на стул. Вон тот, у окна. У печки, это мой трон, понял? Ничего, от окна у меня не дует, заклеил.

Сергей Андреевич сел на указанный стул боком к столу, вытянул усталые ноги. В доме было не то что тепло, жарко.

— Я уже думал, что не успеешь до света.

— Я тоже. Электричку отменили, два с половиной часа ждал.

— Я на предыдущую заскочил.

Появилась, как будто сама собой, кружка на столе. И другая. Одна, поближе к Сергею Андреевичу, кобальтовая, с золотой полосой по краю, а другая вся белая, с нежным ирисом на фарфоровом боку. Банка с растворимым кофе, коробка с чайными пакетиками. Горсть самых разных конфет.

— Конфеты свежие, сегодня добыл. Ну, что тебе, чай, кофе? Бери, распоряжайся. Сахар нужен?

— Да.

Дверца буфета отворилась, коробка с кусковым сахаром поднялась с полки и по воздуху перенеслась на стол.

— Из еды макароны с тушенкой. Разогреть? Я уже поел. Водку пьешь?

Сергей Андреевич кивнул. Собеседник его кивок, разумеется, не увидел, но догадался. Сказал:

— Правильно. За знакомство надо.

Выпили по стопке, выпили по второй. Сковорода с макаронами уже стояла на столе перед Сергеем Андреевичем, скворчала.

— Я курю, — сказал хозяин.

— Кури.

Щелкнула зажигалка, огонек приблизился к повисшей в воздухе сигарете (только фильтр ее был скрыт).

— Я уже сто лет ни с кем не разговаривал, кроме как с самим собой. Давай, не молчи, мне охота послушать, кто ты, зачем.

— Расскажу. Хотя б отчасти. Все началось с этого подоконника между седьмым и восьмым этажами. Выставили на него, во-первых, горшок с засохшим цветком, во-вторых, короб с лекарствами, а в-третьих, книжечки. Вот примерно как твои, даже в точности как твои, на буфете у тебя.

Сергей Андреевич замолчал. Собеседник его тоже молчал. Попыхивал сигаретой.

— Ты на каком этаже живешь? — спросил Сергея Андреевича.

— На двенадцатом.

— Один?

— Ну почему. С женой. Дочка уехала. Она у нас такая. Особенная. Люди из провинции в Москву рвутся, а она Москву бросила и в провинцию рванула. Детям физику преподавать.

— Хорошее дело.

— Боится она их. Детей.

— В продавщицы всегда можно податься.

— Я скоро дедом буду. Дедом-невидимкой.

Бутылка поднялась. В стопки налилась из нее водка.

— Давай. За внука твоего.

— Или за внучку.

Выпили.

— Ты бы съел чего, — заметил Сергей Андреевич.

— Да я уже тут обожрался. Тошнит от макарон.

— Гречку вари.

— Не умею.

— Научу.

Нож поднялся со стола, блеснул на электрическом свету, отхватил от буханки ломоть.

— Люблю хлеб с солью. Чтобы крупная, — сказал хозяин.

— Можно еще чеснока.

— Можно. У тебя машина есть?

— Есть. Но я зимой не езжу.

— Я, кажется, тебя помню. Синий форд, подержанный. Так?

— Точно.

— И жена у тебя маленькая, с острым носиком. Как мышка.

— А я?

— Ты важный. Будто профессор.

— И много ты повидал на своем веку профессоров?

— Да уж повидал.

— А, ну да, они же через твой кордон проходили все. Что ты охранял? Какой институт?

— Я издательство охранял. Книжки мои оттуда родом. Те, которые ты на подоконнике нашел.

Сигарета, докуренная до фильтра, ткнулась в жестянку, погасла. Стул сдвинулся. Скрипнула половица.

— Ты где? — встревожился Сергей Андреевич.

Ответа не получил, привстал.

— Что? — услышал голос совсем близко. — Страшно?

— Есть немного.

— Вот потому ты здесь со мной жить не будешь.

— Куда ж мне деваться?

— Деревня большая, любой дом твой. И без внезапностей. Я от страха нервный, могу и шлепнуть. Охота будет поговорить, стучи в дверь, если я дома, отвечу, нет — в другой раз. Но это все завтра, на свету, сегодня ты мой гость и брат.

Сергей Андреевич помолчал и произнес печально:

— Дома скоро будут меня считать мертвецом. А я не мертв, но и не жив. А, кстати, как тебя родственники похоронили? Тело-то как?

— Тело было. Я одежду свою выкинул, ту еще, в которой меня помнили, а куда ее девать, я всегда выкидываю, что мне — стирать? Новую беру где-нибудь на рынке, наловчился. Ну и какой-то бомж переоделся в то мое и под поезд попал. Удача. У меня там в кармане документ был. Я так и хотел, чтобы с документом нашли, а вышло еще лучше. И тело, и документ.

— В самом деле удача. А где ты одежду оставил?

— На платформе оставил, только не здесь, а по той дороге, где была у меня дача.

— У тебя и дача была?

— И дача, и машина, и жена, и диплом о высшем образовании. У меня много чего было, уважаемый сосед.

Слушал его Сергей Андреевич и удивлялся: из голоса охранника ушла хрипотца, а речь стала плавной. Как будто невидимый актер примерил другую роль, повернулся другой стороной.

— И на работу я ездил на черном-пречерном мерседесе, тогда они были в большой моде. Я денег получал как первый космонавт и чувствовал себя во всем первым и единственным. И был я ученым, доцентом и кандидатом, занимался компьютерами для медицинских нужд, для диагностики прежде всего, и звали меня во все университеты мира, и в Оксбридж, и в Гарвард, и все сулили златые горы и реки полные вина. Я на их предложения отвечал вежливым отказом, так как нашел способ создавать с помощью мизерного по размеру компьютера что-то вроде защитного поля, ты с этим полем знаком, оно тебя делает невидимым. Вычитает тебя из картины мира, так скажем. И эти мои изыскания проходили уже не по медицинскому ведомству, и никуда я не мог уехать, ни в какие страны. Да и не хотел. Единственное, что я хотел, решить проблему второй капсулы, потому что, как нам с тобой хорошо известно, вторая капсула делает поле необратимым. Компьютера в нас давно нет, а поле, им индуцированное, остается. Мы вычеркнуты из картины мира навсегда. Из видимой картины, уточним. Я проводил испытания на предметах и крысах. Эй. Ты здесь еще?

— Я прямо-таки вижу (ха-ха) крыс-призраков. Они, кстати, размножались?

— Они жили в особой клетке, под наблюдением, и, кажется, даже не пытались. Видимо (ха-ха, как ты говоришь), боялись друг друга.

— Ха-ха.

— Я был молодой, в самой силе, и верил, что во всем разберусь. И разобрался бы, если бы не случился со мной казус. Однажды холодным октябрьским утром я проснулся и понял, что не хочу ни о чем думать. Ни о чем серьезном. Это как если бы ты любил страстно и разлюбил. И не понимаешь, как ты мог всю свою жизнь тратить на это... увлечение. Я сам себе не поверил, встал, бросился к своим записям. Сижу, листаю, ни во что не вникаю, не могу. Слышу, жена зовет: «Витя, завтрак готов!» Ну я и пошел завтракать.

— Витя.

— Что?

— Нет, я просто имя твое впервые услышал. Витя.

— Да, отлично, обращайся. А тебя, кстати?

— А меня Сергеем Андреевичем зови.

— Вот прямо по имени и по отчеству?

— Я так привык.

— Надо бы за это выпить, но больше нет.

— Дальше-то расскажешь?

— Конечно. Когда еще кто меня слушать будет. В общем, сказался я больным, утомленным, взял отпуск, и поехали мы с женой в Париж.

— Как же тебя такого секретного отпустили?

— Я не работать поехал, отдыхать, насчет отдыха свободно было, не советские времена. Ну, может, они за мной присматривали, не исключено. Да какая разница? Поехали и поехали, а лучше бы не ездили, потому что остались один на один и ничего хорошего из этого не вышло. Идем, к примеру, вместе, а я разговор поддержать не могу, ничего мне не интересно, от чего раньше заходился. На опере заснул, в Лувре чуть не сдох, только и было радости выползти вечером из номера и пиво в баре взять. До Москвы дотерпели и разошлись. С работы я сам ушел. По болезни, сказал. Я так и так по врачам ходил, просвечивали меня со всех сторон, ничего не находили. Ни тебе опухоли, ничего. Но люди думали, что-то серьезное, жалели. Ушел, а капсулки захватил несколько штук, на всякий пожарный случай.

Зажигалка щелкнула, опалила кончик новой сигареты.

— Да, жалко, что водки больше нет. Вообще ничего нет, ни водки, ни пива, ни настроения, ни еды нормальной. Я бы сейчас в хорошем ресторане заказал стейк. Но прежде сходил бы в салон, стрижечка там, маникюр, педикюр, обхождение. Хоть на лицо бы свое в зеркале посмотрел. А потом, значит, стейк и вина хорошего к нему.

— А я бы лучше дома. Котлет Вариных.

— Моя плохо готовила, я по ее котлетам не скучаю, я по ней вообще не скучаю, трындела она много. Мне охранником нормально было. Самое оно. Квартиру мы разменяли, я к вам въехал, даже ремонтировать не стал ничего, денег экономил, я отчего-то очень экономный стал насчет денег, до копейки считал, на что копил, не знаю. Женщина у меня была, ну так, приходила. Все шло путем, работа не пыльная, дома отоспишься, опять на работу. Зима, потом весна, все нормально. Я одну тетку там возненавидел, в издательстве, вот что. Как будто личный мой враг. Ничего не мог с собой поделать. Хотя она обо мне ничего не знала, лицо не помнила, точно. Я сижу, она пройдет, удостоверение мне ткнет свое и дальше. Не смотрит, но здоровается, вежливая. И до свиданья. Но так, не глядя. Она какая-то была, не знаю, зам директора, что ли. Высокая, тощая, лицо лошадиное, но так себя несет, куда с добром, королева, идет и каблуками прибацывает, даже сейчас трясет, вспомню и трясет. И вот один раз она со мной заговорила, один раз, ночью, они там поздно все уходили, и она ушла, но вернулась, забыла там что-то, телефон, деньги, не знаю. Ткнула мне свое удостоверение и говорит: «Зачем вы на работе чеснок едите? От вас пахнет всегда». А я не чеснок, я колбасу ел. И так меня это взбесило, слова ее. Я встал и пошел за ней. На ходу капсулу проглотил. К ней прямо в кабинет вошел, невидимкой. Что-то сдвинул там, напугал, ну так, повеселился. Ну и врезал ей пару раз, от души. Телефон грохнул. Местный и ее тоже. И запер там. И к себе на пост вернулся. Сижу спокойно невидимкой, минут сорок примерно, а потом уже сам собой сижу, видимый, вот он я. Звонят. Мужик какой-то интересуется, а где моя такая-то и такая-то, я волнуюсь. Я говорю, что прошла в кабинет полтора часа как, а назад не возвращалась. А вы, говорит, с поста отлучались? Ну да, говорю, ходил по нужде. Что-то она на звонки не отвечает, вы не посмотрите, она не на месте? Конечно, посмотрю. Поднялся, в дверь постучал, она там взвыла. Я отзвонил ее мужику, мол, заперта, ключа у меня нет, и я тут без топора дверь не выломаю. Короче, сам приехал, с какими-то еще мужиками, взломали дверь, увезли дамочку. Все потом говорили — полтергейст-полтергейст. Ну, когда она вернулась из больнички через пару недель, так на меня взглянула, что до меня доперло наконец. Она точно знала, что это никакой не полтергейст, потому что запах мой учуяла в кабинете, сто пудов. И как она на меня посмотрела и прошла мимо, так я тут же свои манатки собрал, заявление начирикал и дай бог ноги. Испугался я. Понял, что все про меня вызнает и будет мстить. Может, я себя накрутил, не знаю, но спать уже не мог спокойно, все прислушивался, не лезет ли кто на балкон или в дверь. Короче, с большого страха я вторую капсулу проглотил. Чтобы только меня никто не видел и не крикнул: вот он! Такая, блин, моя история. Что? Молчишь? Не нравлюсь?

— Не нравишься.

— Ну и вали отсюда.

— Куда я свалю, я ночь переночую здесь, а после свалю, ты сам говорил, что завтра.

— Ага, значит ничего, и меня стерпишь, лишь бы не сдохнуть. Все мы одинаковые.

На это Сергей Андреевич ничего возражать не стал, хотя и не считал себя одинаковым с охранником Витей.

Лег он на указанный хозяином диванчик, у самых дверей. Лег не раздеваясь. Слышал, как ходит хозяин. Сказал:

— Я не думаю, что этот бродяга случайно твою одежду нашел, надел и под поезд шагнул. Я думаю, ты его пьяного переодел и под поезд толкнул. Ты позаботился, чтобы похож был, чтоб документ в кармане и все концы обрублены одним махом.

Ответа Сергей Андреевич не получил.

Проснулся, не зная, где он, поднял руку, не увидел ее и тут же вспомнил.

В доме было тихо и светло. Часы на буфете стояли. Возможно, хозяин спал в соседней с кухней комнате, Сергей Андреевич заглядывать туда не собирался. Он поднялся, прошел по пестрому половику к окошку. Двор занесло за ночь снегом, и дорожки вчерашней не разглядишь. На белом этом снегу появлялись следы: невидимка шел от крыльца к калитке. Шел, не спешил. Сергей Андреевич смотрел в окошко и думал, что надо, пока хозяина нет, собраться и уйти, не только из дома уйти, из деревни, как можно дальше, чтобы уже никогда больше им не столкнуться.

Грохнуло. Сергей Андреевич схватился за подоконник.

Он увидел упавшего на снег охранника. Лицом в снег.

Под лицом расплывалось пятно.

«Кровь, — догадался Сергей Андреевич. — Выстрел. Нашли. Убит. Видим».

Из-за сарая вышел мужчина с ружьем. Приблизился к лежащему на снегу, наклонился над ним. Выпрямился. Посмотрел на окно, и Сергей Андреевич отшатнулся, хотя и знал, что невидим.

Вновь выглянул в окно.

Лежит неподвижно охранник. Слышен звук мотора. Внедорожник проезжает деревенской улицей.

Долго он просидел в тихом доме, пока не замерз. Все решал, как быть. Искать ли такую же деревню для житья, дичать, разговаривать с самим собой. Нет. Лучше смерть. Здесь и сейчас. Умереть и стать видимым.

Найти веревку? Нет, боже, нет.

Как быть? Как?

В августе Даша родила дочь. Варя приехала помогать, говорила, что только эти хлопоты ее и спасают. Жила Даша в небольшом деревянном доме на промышленной окраине. Она, посмеиваясь, говорила матери, что с недавних пор в доме поселился домовой, он находит пропавшие вещи.

Варя промолчала; она подумала, что это Сергей Андреевич присматривает за ними с небес.