На полке этой спала она пять ночей. На тощем матраце, под стук колес. Сколько ей еще предстоит таких ночей в жизни, она и помыслить не могла.

Лейтенант приподнял ее чемодан из багажного отсека и воскликнул:

— Да у вас там золото!

— Конечно, — отвечала она.

— Монеты или слитки?

— Монеты.

— Какой чеканки?

— Не знаю. Старинные.

— Ого! Целый чемодан старинных монет.

— На пропитание хватит.

— Какое там! Девушка, милая, вы сделали большую ошибку, они там не в ходу, эти монеты, вы бы лучше шубейку захватили, ведь последние денечки август доживает, август благословенный, как моя матушка говаривала, все это солнце и тепло — мнимость одна, кажимость, обман. А на самом-то деле мороз в сорок громадных градусов, и несет его ветер по степи, а скорость у ветра побольше, чем у нашего с вами поезда. А небо по ночам черное над степью, как дыра. Напрасно вы смеетесь, девушка.

Она не смеялась, она улыбалась. За окном над степью светило солнце, в синем небе нежилось облако, и свежий воздух влетал в вагон на скором ходу через опущенное стекло. Август благословенный — не раз она вспомнит и повторит потом, после.

— Не смейтесь, — повторил лейтенант.

— Почему?

— Потому что я говорю серьезно.

— Вы на платформу мне вынесете чемодан?

Он молчал строго. Смотрел на нее, думал, решал.

— Не хотите — не надо, я другого кого-нибудь попрошу.

— Ладно уж, помогу.

И бабка ехидно воскликнула с боковой полки:

— Ну слава богу.

Лейтенант помрачнел. Повторил с мрачной серьезностью:

— Помогу.

— Одолжение сделал, — сказала бабка и подмигнула Лизе.

Тяжеленный громадный чемодан, перетянутый шпагатом, он подхватил легко и направился с ним к выходу. Поезд сбрасывал скорость. Лиза всем в вагоне пожелала счастливого пути, и ей все пожелали счастья, удачи, здоровья и любви. И так она рассталась со своими попутчиками, получив их благословение на дальнейшую жизнь. Лейтенант с двумя маленькими звездочками на каждом погоне стоял уже в тамбуре. Поезд останавливался.

Проводница отворила железную дверь и протерла тряпицей желтый поручень. Лейтенант подхватил чемодан и спрыгнул с нижней ступеньки на растрескавшийся асфальт. Лиза на ступеньке задержалась. Солнце слепило. Лиза прыгнула. Лейтенант подхватил и ее. Поставил на асфальт, но не отпустил. Он держал Лизу в крепких объятиях, она и шелохнуться не смела. И мысли застыли. Сердце лейтенанта стучало ей в лоб, она дышала лейтенантом, она как будто была в нем, защищена ото всего света его большим крепким телом, таким, оказывается, огромным, всю ее окружившим, поглотившим. Она почувствовала, что поезд тронулся, но лейтенант обнял ее еще крепче, прижал плотнее. Он стал тихо раскачиваться вместе с ней. Поезд разгонялся, она уже слышала его ход, слышала, как кричат лейтенанту. Он вдруг отпустил ее, отступил. Поезд уходил. Они были так близко. Лейтенант смотрел на нее пристально блестящими глазами. И вдруг развернулся и бросился бежать. Лиза смотрела вслед, видела, как он ухватился на ходу за поручень в хвостовом вагоне и запрыгнул. Она думала, что он выглянет из вагона, но он не выглянул.

Поезд отгремел, его уже едва видно было вдали. Блестели на солнце рельсы. Лиза вдруг заплакала. Сквозь слезы она видела маленький кирпичный вокзал, подводу. Мужик стоял у подводы и, кажется, смотрел на Лизу. Он отбросил окурок и пошел через рельсы. Их было много, огромная, сверкающая сеть. Лизина платформа была островком, асфальтовым прямоугольником. Мужик, перешагивая через рельсы, дошел до ее островка. И выбрался на него. Он встал перед Лизой. Она шмыгнула носом.

— Ничего, — сказал он, — не на войну же едет.

— Ничего, — согласилась Лиза.

— Елизавета Сергеевна?

— Да, — отвечала она быстро, испуганно.

— Петр Андреевич, директор, — он протянул ей большую ладонь.

Лиза растеряно ее пожала. Вот ведь, сам директор ее встречает. Несет ее чемодан. Подсаживает ее на подводу. Сам лошадью управляет.


Лошадь шла тихо. Лиза смотрела вдаль широко раскрытыми глазами. Думала о лейтенанте. Какой странный все-таки человек. Всю дорогу, сутки за сутками, внимания на нее не обращал. Ходил в ресторан, возвращался с корявым мужиком, пил с ним водку всю ночь, и она слышала сквозь сон их шу-шу и прерывистый его смех, а мужик как будто ахал в ответ, а не смеялся. Утром лейтенант спал долго, на своей верхней полке, к полудню просыпался, потягивался, спускал босые ноги. Спрыгивал, надевал туфли со стоптанными задниками, гражданские туфли, старые, потертые. Шлепал в туалет. И ни разу не заговорил с ней за весь долгий путь. Один раз угостил весь их вагонный закуток омулем — купил на станции. И она тоже ела, вкусная рыба, но дорогая. Когда поезд остановился вдруг у Байкала, он не испугался опоздать и побежал купаться. Говорил потом, что вода — чистый лед. Почему он вот так обнял ее на прощанье, Лиза не могла придумать. Может быть, она ему все же понравилась, но он стеснялся показать, а перед самым расставанием решился. Лизе было жалко, что они не поговорили ни разу, что навряд ли уже и увидятся, что ничего уже у них не будет. Лейтенант был несбывшееся. Лиза не горевала об этом. Вся жизнь была впереди. Подвода катилась по твердой земле, облака росли в глубину неба. Тень от подводы, лошади, директора и Лизы, их единая тень, удлинялась на закатном уже солнце. Эта тень накроет всю степь, когда солнце отправит земле последний прощальный луч и провалится за горизонт.

Домов еще не было видно, но уже запахло дымом, жильем. И лошадь побежала веселее. Как в романе девятнадцатого века. Героиней прошлого века почувствовала себя Лиза. Как будто кто-то уже описал ее жизнь. Как будто она жила по написанному и прочитанному.
— Умеете ли вы топить печь? — спросил директор.

— Да, умею.

Так ответила Лиза.

— У нас дома печь. Русская.

И это было правда, русская печь обогревала их дом. Вот только топить ее Лиза не топила. Полешки в огонь подбрасывала, золу выгребала железным совком. Дрова приносила из сарая. Пироги ела из печи и картошку. Маленькой забиралась на печь и пряталась за занавеской в сухом тепле. Но топила мать. И почему Лиза не призналась? Чего застыдилась?

— Мы вам уголь привезем, — сказал директор, — тут сараюшка есть во дворе. Весной огород устроите на навозе, парники. Так-то у нас вечная мерзлота, летом жара до сорока градусов, но земля не отходит в глубине.

Он посмотрел в растерянные Лизины глаза:

— Зато картошка у нас вкусней вашей.

Помолчал и добавил:

— И солнца много.

Чемодан ее он оставил у порога. Прошел по широким половицам к окну. Наклонился к стеклу. Посмотрел. Произнес удовлетворенно:

— Хорошо.

На прощанье он пожал Лизе руку и сказал, что завтра ей надо быть в школе.

Лиза вышла на крыльцо, посмотрела, как уезжает подвода. Лизе выделили дом на отшибе, зато на пригорке, так что весь поселок Лиза видела. Степь не была в здешних местах ровной и гладкой, как Лизе воображалось. Лиза посмотрела на поселок, который лежал уже в тени. Загорались там в домах огоньки.

Большой поселок. Почти что город. И дома есть большие, в несколько этажей. Директор сказал, что кинотеатра два. И клуб. Она бы пошла туда сейчас, но страшно потом возвращаться в темноте через пустынное место.

Лиза озябла стоять и ушла в дом. Дверь закрыла на засов.

Лиза села на стул у окна и стала смотреть на заходящее солнце. Красный шар коснулся края земли и стал уходить за край. Подсвеченные красным облака гасли, как гаснет, остывая, раскаленный уголь.

Уже в темноте Лиза включила свет и взялась разбирать чемодан. Лиза распутала шпагат, сняла фанерную крышку и вынула пальто. Темно-синее, в талию, пошитое в мастерской к окончанию института, подарок родителей. Воротничок был серый, цигейковый, стоечкой. Лиза примерила пальто, зеркала в комнате не было, и Лиза подошла к окну, посмотреть на свое отражение в черном стекле, повернулась боком, растопырила руки, вообразила, что кто-то смотрит с той стороны, из ночи, на нее, и поспешно от окна отошла. И порешила добыть на другой же день занавески. Пальто она повесила на крючок у двери, под пальто поставила войлочные черные полусапожки на резиновом ходу. Со дна фанерного сундука достала белую простыню, села с этой простыней в обнимку на край узкой железной койки и вдохнула простынный запах. Простыня впитала полынный воздух их маленького городка. И даже грибами немножко пахла, которые Лиза чистила в саду, принеся их из леса тихим недавним утром. Лиза обрезала острым ножиком грибные ножки, а простыня висела рядом на провисшей веревке. Стекала с простыни вода, капала на листья смородины, и казалось, что дождик. Слепой, потому что светило мирное солнце, совсем не такое, как здешнее, все норовящее ослепить, а не осветить. Лиза постелила простыню на плоский матрац. Сундук свой затолкала под кровать, разделась подальше от окна, у стеночки, забралась в огромную, до пят, ночную рубашку, она тоже пахла домом, чистым воздухом родины. Лиза легла в постель, укрылась купленным в Москве китайским шерстяным одеялом. Подушка у нее была своя, пуховая, бабка отдала на хозяйство. Одеяло кололось.

«Куплю с получки пододеяльник, — подумала Лиза. — И лампу настольную. Хорошо бы приемник, чтоб голос человеческий был. А занавески прямо завтра. Это в первую голову». Свет она не погасила, чтобы не остаться одной в темноте на самом краю обитаемой земли.

Сон ей приснился, как будто за окном ходит лейтенант и смотрит строго — охраняет Лизин сон. За окном зима, он в белом полушубке, снег скрипит под лейтенантскими валенками. Лиза подумала: «На новом месте приснись жених невесте». И очнулась ото сна.

За окошком едва угадывался свет, видимо, было еще очень рано, и здесь, на западной стороне, лежала тень. Лиза подняла руку и посмотрела на часы, она их не сняла с запястья, когда ложилась. Часы стояли. Лиза вдохнула остывший за ночь воздух, решительно отбросила одеяло, опустила босые ноги на пол и ойкнула от ледяного прикосновения. Поскорей нашарила ногами тапочки, новенькие, купленные в Москве. Хотелось горячего чаю. Чайник стоял на шестке полный воды, дрова лежали в плетеной корзине, и Лиза решилась истопить печь. Она заложила в печь дрова, нашла в чемодане старую газету, разорвала и затолкала обрывки между поленьями. Все в точности, как делала мать. И щепу наломала от полена большим кухонным ножом, подтолкнула в дрова и сверху дров положила щепу. Подожгла ее и газетные обрывки. Не забыла выдвинуть заслонку для тяги. Пламя занялось. Лиза смотрела на него, сидя на корточках у открытой дверцы печи, пока ноги не затекли. Прикрыла дверцу и подвинула тяжелый чайник на середину шестка, на самый большой огонь. Прибрала кровать. В запотевшем стекле протерла ладонью дорожку, показалось в дорожке синее небо. Чайник загудел, закипел, расплескал кипяток, зашипевший на раскаленном чугуне.

Лиза нашла в шкафчике возле печки пачку прессованного чая, сахар-рафинад в коробке. И сказала тому, кто позаботился о припасах:

— Спасибо.

Наверно, это был директор.

Чай Лиза заварила в привезенной из дома большой фарфоровой чашке. Пила долго, основательно, как после бани они пили чай дома. Крепкий, сладкий. После чая чистила зубы в холодном коридоре под рукомойником. Вода лилась из раковины в помойное ведро. Лиза надела летнее платье василькового цвета. Оно измялось в чемодане, но утюга в доме не нашлось. Зеркала очень недоставало.

«А дом — как таежная избушка, — подумала Лиза, — с припасами для прохожих, остров спасения».
Лиза вышла на крыльцо навстречу солнцу. Она остановилась и посмотрела на поселок внизу. Разглядела белое, в четыре этажа, здание школы. Дым из красной заводской трубы растворялся в синем небе бесследно. Лиза вдохнула поглубже новый воздух и спустилась по двум ступеням на тропинку. Тропинка повела ее вниз, повернула направо, и поселок исчез из поля зрения, и Лиза уже не была уверена, что тропинка приведет ее к нему. Она шла в лощине под ярким солнцем и готова была ко всему, к тому, что тропинка заморочит и вернет к дому, что поселок — мираж, что Лиза сейчас на другой планете в тысяче световых лет от родной земли. Как в фантастической книжке. Лиза прибавила шаг. Ей казалось, что она шагает уже очень давно, онемевшие часы не могли подсказать время. Тропинка вдруг уперлась в серый забор. Лиза посмотрела на забор недоуменно. Забор был высокий, ничего не видно, что за ним. И доски пригнаны плотно. Серые, сухие, отливают на солнце серебром. Тропинка разбегалась на две. Можно было пойти вдоль забора налево, а можно направо. Лиза повернула налево, под горку. Шла вдоль забора, шла и вдруг увидела, что одна доска перекошена, взялась за край. Доска держалась на одном только верхнем гвозде, так что Лиза ее сдвинула и заглянула в проем. Она увидела асфальтовую дорогу, потрескавшуюся и сверкающую на солнце. Пустынную, как будто заброшенную. Лиза еще сдвинула доску и пролезла в проем. Лиза вышла на дорогу и увидела поселок, он начинался прямо за дорогой. Лиза услышала шум мотора, по дороге приближался грузовик. У Лизы он сбросил скорость, и шофер крикнул из кабины:

— Подкинуть?

Лиза замотала головой, шофер рассмеялся, грузовик взревел и умчался по блестящей дороге. Лиза посмотрела ему вслед, расправила подол платья и перешла на другую сторону.



«Большой поселок, — думала Лиза, — тротуары широкие, тополя растут, у деревянных домов железные крыши. Наверное, где-то рядом леса, оттуда деревья на растопку и на строительство, улица какая длинная, прохожих нет».

Во дворе за низким штакетником мужчина и женщина пилили бревно двуручной пилой, пила застряла, выгнулась, они приподняли ее и осторожно повели: вжик-вжик. Сталь отливала на солнце.

«Школа вот она, кирпичная, оштукатуренная белая, окна большие, классы, наверное, светлые».

Лиза приостановилась у школьного крыльца, подняла голову и увидела, что из открытого окна на четвертом этаже смотрит на нее седая, морщинистая женщина.

В фойе оказалось прохладно и темно после улицы. Лиза направилась к лестнице. Каменные широкие перила были выкрашены коричневой краской. Лиза поднялась на третий этаж, прошла по паркетному коридору до высокой двери с табличкой УЧИТЕЛЬСКАЯ. И постучала.

Директора на месте не было, но Лизу ждали. Встретили ласково. Одна молоденькая учительница принесла торт, у нее сегодня был день рождения. На электрической плитке вскипятили чайник. Торт был темно-коричневый с белым кремом. Лизу просили угадать, из чего торт. Он был очень вкусный, похож на шоколадный. Лиза так и сказала:

— Шоколадный.

Не угадала. Торт оказался черемуховый, в здешних местах сушили черемуху и мололи на муку.

После торта мыли окна в классах. Лиза всматривалась в учительниц, думала узнать глядевшую на нее с четвертого этажа, но не узнавала. После окон был педсовет, Лизе сказали, что она будет вести физику в шестом классе, что класс сложный, но ей помогут. После педсовета стали расходиться, Лиза медлила, ушла последней.


Спросила у прохожего, где булочная, он показал. Лиза взяла половину черного хлеба. В продуктовом взяла банку китайской тушенки. Несла по улице в руках. Хлеб пах вкусно. Лизу окликнули. Учительница, угощавшая тортом, перекапывала огород. Лиза сказала:

— А есть у вас еще лопата?

Учительницу звали Валюшей, она дала Лизе надеть старый спортивный костюм, в котором еще ходила в школу на физкультуру. Вскопали землю. Умылись в огороде, поливая друг дружке на руки из ковшика. Отварили картошки, открыли Лизину тушенку.

— А дома я рождение не отмечаю, — говорила Валюша.

— Да как же?

— Не знаю. Не привыкла. Ну так, если выпьем вечером за ужином за здоровье, у нас самогон, хочешь?

Лиза сказала решительно:

— Хочу.

Солнце склонялось к западу. Валюша сказала, что скоро придет с работы муж, Лизе страшно было думать об обратной дороге, от страха она и выпила самогон.

— Ты ешь, ешь, а то опьянеешь, — говорила Валюша, — я картошки много наварила, всем хватит.

Наевшись, Лиза сказала, что ей пора, и Валюша проводила ее до калитки. И осталась там у калитки ждать мужа. От самогона Лиза и вправду позабыла страх. Шла под сереющим пепельным небом, ступала твердо. Шла на запад, куда ушло уже солнце. Воздух становился прохладным, но Лизе было тепло, и она казалась сама себе очень красивой в васильковом платье, ей было жалко, что директор не увидел ее в этом платье, он-то еще увидит, а вот лейтенант никогда. Лиза пересекла дорогу, нашла дырку в заборе, перелезла через нее на тропу. И отправилась по тропе решительно и спокойно. Небо еще светилось бледным отсветом. До полной, окончательной темноты Лиза добралась до дома, посмотрела с крыльца на поселковые огни, они мерцали внизу, отворила дверь.

Лиза вошла в темную комнату и увидела ночное окно. Не включая света, подошла к окну, нащупала спинку стула. Села. Посидела в тишине. Почувствовала себя оторванной ото всех на свете, на краю земли. Поплакала. Потрогала молчащие на запястье часы. Завела вслепую. Поднесла к уху. Часы стрекотали.