Конечно, человек более энергичный не задержался бы в этом месте на четверть века. И на год бы не задержался. Зачем это, ехать час от Ярославского вокзала (водочку, молодые люди, водочку - поют в уши голоса, сирены здешних мест). В вагоне ледяной холод, из щелей дует, еле теплится печка под сиденьем, и хорошо если есть сиденье, если не снято предприимчивыми гражданами, а то войдешь в вагон, и только железные остовы торчат. Дети поют песню о прекрасном далеко, люди едут тихо, угрюмо. Через час моя станция, на Правде, а то и на Заветах (Ильича; бронзовый маленький Ленин на постаменте; стоит поныне), пробиваешься в ледяной тамбур, мерцают красные огоньки; дай закурить, а то я волнуюсь, - это обращаются ко мне; протапливаю в заросшем инеем стекле оконце, электричка сбавляет ход, я смотрю, стоит ли автобус, я даже загадываю как-то раз: есть автобус - и Бог есть; к слову сказать, автобус был; а когда не было, чернела толпа, за час ожидания разрасталась, собиралась со всех электричек, иногда нас подвозили, помню, как взбирались на борт грузовика, как неистово пробивались; люди были злы. Разумеется, это были плохие люди, маломощные, пустые, не умели выбраться из загона. Лузеры, одним словом. Инертная масса. Но по закону, о котором наверняка знают британские ученые, без этой массы общество мертво. Загонять лузеров в трясину смертельно опасно. Как и не давать воли энергичным.

Банальщина это всё.

А вообще, всё было не так. Не так уныло.

22.09.2015

Я вижу из окна двор. С 1987 года, тридцать лет. Конечно, я не тридцать лет стою у окна, я гляжу в него время от времени. Видела, как проносят открытый гроб под духовой оркестр (уже немыслимо), видела высокую траву, давно убитую машинами, видела за окном рябину (срубил сосед). Видела, как дети бросают мяч в желтую стену одноэтажного дома. В доме располагалась туристическая база, лыжники приходили туда зимой, и мне представлялось, что они пьют горячий чай и греются. Сейчас в этом доме магазин, территорию огородили металлической решеткой, за нее не пройдешь. Вход в магазин я не вижу. Вижу пристройку (и наблюдала, как ее возводят). Иногда пристройку сдают в аренду. Тогда в сумерках в маленьком оконце горит свет. В ограде отворяется калитка, появляется вывеска. Например: овощи и фрукты. Арендаторы долго не задерживаются, отчего-то покупатели в пристройку заходить не спешат.

Днем, в теплые дни, когда открыты форточка и балкон, я слышу детский гомон из детского сада. Детей я слышу, но не вижу за деревьями. Деревья растут вдоль детсадовского забора. Впрочем, недавно многие из них вырубили.

Я слышу гул Ярославского шоссе. Мне кажется, в прежние годы, я его не слышала. Было больше деревьев и меньше машин. Значительно, значительно меньше. В сильный ветер качаются высоченные березы. Однажды зимой я наблюдала, как вороны мотаются на самой верхотуре, на ветру, на тонких ветках. Я видела. Я все еще вижу.

В детстве настоящее мне казалось уже прошедшим, ветхим, отжившим. Как бы утратившим четкость. Почти исчезнувшим.

Сейчас это исчезнувшее, уже не существующее, все больше и больше набирает силу. Становится четким, заслоняет нынешнее время.

Как будто бы изменилась перспектива. И давнее, дальнее, стало большим, близким. И, во всяком случае, не менее реальным, чем сегодняшнее. Я вижу.

20.11.2018

О пьесе Дмитрия Данилова «Человек из Подольска».

Я тоже живу с мамой в хрущёвской пятиэтажке. Не в Подольске, что очевидно из названия, а в Лесном.

Если бы меня, как героя пьесы Дмитрия Данилова посадили в обезьянник и стали допрашивать, что это за поселок такой, и в каком году он начался, я бы чего-нибудь ответила, наверняка соврав, хотя и читала историю поселка в словарях, интересовалась, но все забывается, даже (или тем более) читанное.

Сказала бы, что, кажется, в тридцатые годы, стояли там радио-вышки, ловили сигналы, глушили, вели на посадку самолеты. Кажется, что так, а так ли на самом деле, надо открывать опять словарь и учить наизусть, но если господам полицейским так надо, буду стараться.

Затем, следуя сюжету, господа полицейские спросили бы меня про личную жизнь. Жизнь долгая, я бы сказала, но проходит быстро. Половину ее я провела в Лесном. Вечер, ночь, утро. Затем дорога, работа, дорога. К дороге мы еще вернемся.

Помню ли я краску, которой окрашены в подъезде стены? Помню. И цвет почтовых ящиков. И окно. И вид из окна. И ямы в мостовой. И кошек. И помойку.Помню, что когда-то на газонах росла трава, совсем по-деревенски, и в этом была прелесть, помню, рябину под окном, мы ею любовались (сосед срубил, я долго не могла смотреть в окно, всё там казалось пусто). Помню, автобусы не соблюдали расписание, стоишь и ждешь, может быть, и час. Сейчас расписание соблюдают, так что можно час не стоять, а сидеть дома, читать книжку или варить суп, или спать. Помню, книжный был, и дом культуры. Сейчас только детсады, школа и магазины. Жить можно. Жить везде можно. И, я подозреваю, везде жить трудно. В московской ли области, на окраине ли Москвы, в датском ли захолустье, или в центре, везде надо человеку работать и на работу как-то добираться, все устают, все хотят чего-то другого, хотя бы время от времени. Нужно отвлекаться от привычного, чтоб не сойти с ума. Люди и отвлекаются, кто уезжает в Амстердам на пару дней, кто смотрит сериал, кто занимается воспитательной работой с задержанными. Чтобы выдохнуть, вдохнуть и, возможно, увидеть по-новому привычный мир. Чтобы удивиться. Или просто суметь пережить еще один день, еще одну зиму.

В конце концов, прелесть пьесы «Человек из Подольска» в том и состоит, что она сбивает с толку, обостряет внимание, смешит и запоминается.

Человек из Подольска тратит на нее шесть часов (три часа в одну сторону, три в обратную). Вынести это невозможно, но люди выносят. Вопрос, какой ценой.

Лично я трачу на дорогу в самом прекрасном случае четыре часа, а в самом обычном – пять. По шесть часов у меня выходило только одну зиму, я тогда ездила работать в кардиоцентр в Москву, что-то мы там программировали для медицинских приборов, мне было немногим больше двадцати, и как-то я весь этот путь с ожиданиями, толпами, толчками и тычками переживала более или менее легко. С возрастом становится тяжелее. Помню, как приехала на работу и плакала, - наверно, усталость накопилась.

В принципе, мне везет, и прежнее и нынешнее музейное руководство позволяет мне свободный график. Благодаря этому я могу еще что-то писать, хотя бы небольшие рассказы. На них меня хватает. В противном случае я бы сошла на нет. Я бы просто стала злобной, ворчливой теткой.

Предложение госпожи полицейской найти время и погулять по родному Подольску или покататься в выходной день в полупустой электричке выглядит, конечно, заманчиво, но, боюсь, человеку из Подольска в выходной день даже думать тошно об электричке и дороге, ему бы полежать тихо на родном диване. Кататься и гулять хорошо туристам. Неважно где, в Амстердаме или в Подольске. Иметь возможность выбрать точку зрения – эта роскошь доступна только свободным.

Дай бог, чтобы каждый им был, хотя бы иногда.

03.04.2017

Электричка, пассажиры уже на местах, переговариваются, томятся, ждут отправления, и это что-то вроде паузы перед началом концерта, когда зрители в зале, инструменты подают голоса, кто-то покашливает.

Острожно, - предупреждает машинист, - двери закрываются.

Путь от Москвы до Лосинки это что-то странное и мучительное, что-то вроде какофонии, хаоса, стона.

От Лосинки до Мытищ звук меняется. Как будто на сцену выходит в полном составе ансамбль имени Александрова. Запрягайте, братцы, коней, там-та-ри-там-там-тарим. Маруся раз, два, три! Иногда является группа Любэ. Батяня комбат.

Если нет от Мытищ до Пушкино остановок, ни одной, поезд разгоняется и всё в нем смолкает, это Кипелов поет Я свободен! Наяву, а не во сне.

От Пушкино до Зеленоградской солист поет на чужом на итальянском языке. О поздней любви? О вечернем тумане?

29.11.2020

Шесть двадцать пять утра. Выхожу из подъезда, иду на остановку. Всё как всегда. Вдоль дома. Мимо помойки. Вдоль другого дома. Асфальт выщерблен. Собаки лежат. Не обращают внимания. Большие. Это уже не как всегда. Канава. Это тоже не всегда, канаву недавно выкопали. Траншею. Трубы меняют. Не всегда, но и не новость, и вчера так же было, и позавчера. Не навсегда. Перехожу дорогу. Солнце. Тень. В траве блестят капли. Как всегда. Как в каждое солнечное утро этого угрюмого лета. Нет. Тени длиннее, чем всегда. Лето уходит, солнце запаздывает. Женщина курит. Как всегда и не как всегда. Сегодня на ней цветастое платье. И стоит она, мне кажется, ближе к остановке, чем обычно. Как всегда не как всегда.

Лет через сто нас никого не будет. Может быть, останется эта дорога, кто знает. Эти дома. Навряд ли. Но кто знает. Возможно, здесь будет океан через сто тысяч лет. Или ничего - космическое пространство. Как всегда. Всё - как всегда. Приходит автобус, мы поднимаемся по ступеням, рассаживаемся, автобус трогается. Я вижу освещенные солнцем окна во втором этаже старого дома. Я вижу в трех окнах подряд освещенных солнцем нарядных кукол. Они стоят на подоконнике, лицом к стеклу. Вчера и сегодня.

Что-то неизменное. Что-то быстротечное. Я имею в виду не перемены, не их неизбежную неизменность. Как всегда - это что-то другое. Не перемены и не постоянство. Может быть, существование? Что-то вроде чувства бытия. Я чувствую существование. Себя, всего на свете. Но я не в центре существования, а на границе. Между да и нет. Между я есть и меня нет. Перед стеклом.

19.07.2017