Игорь уверял жену, что все в прошлом. Но вот настоящее, и он стоит с любовницей лицом к лицу.
Прохожие шагают мимо.
Она поправляет ему воротник.
Тварь с розовыми волосами. Дрянь.
Гладит его по щеке.
Уходит.
Он смотрит ей вслед.
Автобус наконец трогается, эта мука (видеть, как он стоит и смотрит ей вслед) заканчивается.
Медленно, медленно продвигается автобус. Нагоняет мерзавку.
Идет, идет, выступает, высокая на высоких каблуках, тощая, молодая, волосы безумные, розовые.
Обогнали!
Автобус встает у светофора.
Вот она! Разлучница! Бежит, торопится. Думает, успеет проскочить на ту сторону.
Не успеешь! Зеленый свет! Нам! А тебе красный, жди.
Не ждет, несется. Водитель чертыхается, пропускает ее и ведет автобус через перекресток к остановке. К метро.
Ноябрь. Мокрый снег. Ветер.
Толпа текла к метро. Инна была ее частью, молекулой, без воли, без души. Переступала вместе со всеми шаг за шагом, шаг за шагом.
Дом у метро, в первом этаже горит свет. Человек поднимается на невысокое крыльцо. Отворяет дверь. За стеклянной дверью стойка, кофейный аппарат.
Инна отделяется от толпы и сворачивает к крыльцу.
Она берет эспрессо, садится в угол. Дверь отворяется и закрывается, люди входят и выходят, гудит кофемолка. Тепло, мирно, никто ее не знает, она икс, или игрек, или зет. Есть у нее муж, нет, изменяет он ей, хранит верность, врет, говорит правду, никто не знает, никому нет дела. Она сидит, пригрелась, забылась.
Вдруг задребезжал в сумке телефон.
— Да, это я. Простите, да, простите. Что? Я не могла позвонить. Случилось. Женщина. Под наш автобус. Думала, успеет проскочить, а наш водитель гнал, потому что светофор. Тоже хотел успеть. Не видел ее. Поздно увидел. Насмерть. Молодая. Так и вижу ее. Высокая. Волосы странные, розовые. Мы? Нет, ничего. Тряхануло малость. Вы уверены? Я бы могла. Спасибо. Спасибо. Конечно. Хорошо.
Говорила она негромко, ничьего внимания не привлекла.
Инне стало легче, спокойнее.
Интересно, вдруг главная проверит. Позвонит, скажем, в полицию насчет аварии со смертельным исходом. Да ладно, зачем ей. Мне бы и в голову не пришло. Хотя мало ли что может прийти в голову, мне ли не знать.
Так она примерно думала, равнодушно наблюдая за посетителями.
Дверь распахнулась, влетел парень, и девушка за стойкой сказала:
— Ну, Коля, ты даешь.
— Я не виноват, — воскликнул парень.
— Ты всегда не виноват.
— Нет, послушай. Там авария. Мы не знали. Стоим в пробке как проклятые. Ни на миллиметр не сдвинемся. Все уже психуют в автобусе. «Открывай двери!» А водитель боится открывать, мы далеко от тротуара. Нет, боится. Тогда один дядя — хоп — и сует ему тысячную. «Ну, — говорит, — давай». Водитель думал секунду или две, потом взял у него денежку. И отворил. И мы своим ходом рванули к метро, и дядьку вовсю благодарили. А он молчал и шагал, молчал и шагал. И вот у метро мы увидели, что авария. Скорая там, полиция. Автобус женщину сбил. Я особо не смотрел. Жутко смотреть. Кровь.
Минута прошла, две, десять, Инна уговорила себя, поднялась из-за столика и направилась к выходу. Продвигалась она медленно, как будто робела, как будто по скользкому льду.
Ничего страшного она у метро не увидела. Машины катили. Пешеходы ждали. Инна стояла, смотрела.
Замерзла, спустилась в метро.
Домой? Что дома? Тихо дома. Так она подумала.
Решила: нет, не хочу.
Ехала в метро, ехала, вагон пустел. Перегоны все больше, больше, остановки все дальше, дальше.
Вышла она из метро, посмотрела вокруг. Дома, дома. Поле. Дорога. Машины стоят.
Подумала: ну и что я здесь?
Голова разболелась.
Кофе не надо было пить, вот что.
Зашла в торговый центр. Большой. Стеклянные капсулы лифтов скользят вверх и вниз. В фонтане плещутся разноцветные рыбки. Красота.
Инна нашла аптеку, взяла анальгин. Проглотила таблетку, посидела на скамейке, отдохнула. В детском отделе купила Варваре ботинки. На эту зиму пригодятся. Мех теплый, подошва толстая, кожа гладкая. Черные ботинки на шнурках. Тридцать седьмой размер. Еще год, и будет тридцать восьмой. Большая нога у девочки, в точности как у Игоря, вся в отца. И задумывается так же. Вдруг, посреди разговора отсутствующий взгляд. Инна смотрит, смотрит, потом коснется ее руки.
— А? Что? Прости. Ты что-то сказала?
— Нет, ничего.
А спросишь, о чем она думала, и не получишь ответ. Не знает. Как-то раз математичка замечание настрочила: спит с открытыми глазами. Точнее не скажешь. Оба спят, и отец, и дочь. Может, это у них болезнь? Но ничего, жить не мешает. Потому что редко случается. И машину водить боязно, Игорь купил и права получил, но как забылся за рулем, так и зарекся. Продал. Хотя ни в какую аварию он в забытьи не попал. Вел как на автопилоте. Очнулся, когда уже на место сам себя доставил.
Инна подумала и купила к ботинкам перчатки, тоже черные, кожаные, а внутри тонкая шерсть. Не перчатки, мечта. Прямо настоящие взрослые, Варвара обомлеет.
Инна воображала дочку в обновках и улыбалась.
— Ты уж не потеряй. И подружкам не давай мерять, перчатки дело интимное.
Варя скажет: ну я в школу ни за что их носить не буду. Разумная девочка. Вся в отца.
— И в школу носи, а куда их беречь? И рука вырастет к следующей зиме, износить не успеешь. Растение ты мое, лапушка.
Покупки, еда, дорога. Пока добралась до дома, стемнело.
Дом их виднелся издалека, громада. Этаж — пятнадцатый. Окна темны. Что это? Должна быть Варвара дома, непременно. У них договор, а Варвара девочка обязательная, слово держит.
Ну, может быть, погасила свет, прилегла отдохнуть. Нет, Варвара одна свет не гасит, побаивается одна в темноте. Игорь, кстати, тоже. Это она, Инна, любит сумерничать. Встать у окна и смотреть на огни.
Нехорошо, что нет света в окнах. Тревожно.
Инна прибавила шаг. У подъезда курил сосед. Виктор. Сигареты у него были какие-то дамские, тонкие и пахли прохладно, ментолом.
— Привет, — сказал.
— Привет, — Инна ответила.
Удивилась, но ответила, прежде они друг друга не приветствовали, проходили мимо.
Лифт. Дверь. Кнопка звонка. Тихо, тихо. Ни шороха.
Ключи. Куда же они запропастились? А. Вот.
Инна вступила в квартиру, и воздух ей показался чужим. Запах жареной на сале картошки. От соседей, конечно. Напомнил детство, дом в заштатном городишке. Картошку мать жарила в громадной чугунной сковороде. На сале, с луком. Тяжелая еда. Надо отворить форточку.
В темной прихожей Инна стянула сапоги, прошла на кухню. Включила свет и обомлела. Действительно, стояла на плите чугунная сковорода. А в ней? Инна приподняла теплую (!) крышку. Жареная на сале картошка с луком. Горошины черного перца. Лавровый лист. Неужто Варвара? Да быть не может. Варвара сумеет включить чайник, и только. Да и жареного они с Игорем не едят ничего. Здоровье берегут. И она с ними заодно бережет, а куда деваться? Будут жить вечно.
Какой-то мелкий звук. Как будто бы капнула вода. Хм. Кран в порядке.
Кап-кап.
Да что это?
Инна оглянулась.
Часы. Время истекает по капле.
Не было у них на кухне таких часов. Никаких не было. И холодильник здесь другой, куцый, малорослый, белый, с дурацкими магнитами на дверце. Анталия. Сроду они не были в Анталии.
Инна бросилась из кухни в большую комнату (все чужое, мерзкое), из большой в маленькую, Варину, и наткнулась на стену.
Не было двери. Ни на привычном месте, ни на другом. Как кричал герой в одном смешном фильме: замуровали!
Инна ослабла и опустилась на дурацкий диван. А что в нем было дурацкого? Да ничего. Просто не свой.
Куда я попала? Как?
Инна вдохнула, выдохнула, как подруга учила. Имя у подруги было душистое — Роза.
— Успокойся. Эй, послушай меня. Все объяснится. Главное, не психуй. Где твоя сумка?
Инна уговаривала саму себя, как постороннюю. Роза уверяла, что это нормально, все мы раздвоены и даже размножены. Роза была психолог, правда, не совсем настоящий, самоучка. Зато советы давала за бесплатно, бери — не хочу.
— Не дергайся, — сказала себе Инна. — Попал в трясину, не рвись. Вновь спрашиваю: где твоя сумка?
— Ты ее в прихожей бросила, вот где.
— Иди. Свет включи. Бери, открывай. Телефон на месте? Прекрасно.
— Ничего прекрасного. Не мой телефон. Видишь? У меня айфон. А это самсунг. Я даже не знаю, какой в нем пароль.
— Попробуй свой прежний.
— Пробую, куда деваться. Ничем хорошим это не кончится.
Varvara2008
— Нет. Не годится. Боже мой. Какой ужас.
— Еще раз попытайся.
— Пытаюсь.
Varvara2008
— Нет. В третий раз не буду. Заблокируется. И что же мне теперь делать? А? Ты же умная. Скажи.
— Домашний телефон есть?
— Есть.
— Звони с него.
— По какому номеру? Я ни одного номера наизусть не помню, все телефон помнил, номера, имена, имейлы. Подожди, не говори, я знаю, дай подумать.
Инна сидела на чужом диване в чужой комнате. Она смотрела то на стену (идиотские обои), то на собственную руку (зачем так коротко обрезаны ногти?). И рука теперь чужая, каждый палец чужак, каждый как будто задумал недоброе.
Протрещал звонок: тр-тр. Инна сидела, не в силах двинуться. Куда звонят? Кому?
Тр.
Тр.
Тр.
Инна смотрела на шкаф. Отчего-то она знала, что за левой дверцей, на третьей полке сверху стоит серая шкатулка с желтой металлической защелкой. Как будто ничего не было за дверцей и вдруг появилась эта шкатулка. Инна поднялась и шагнула было к шкафу, но звук (тр-тр) проник в сознание, и она повернула на звук, в прихожую, к двери.
В глазок и не подумала посмотреть.
Открыла. Незнакомый мужчина произнес:
— Что случилось?
— Что?
— Я звоню, звоню. Ты спала?
— Да.
— В дом-то пустишь?
Она отступила от двери и вдруг поняла, что знает его имя. Федор.
— Что?
— Ничего.
Он скинул куртку и повесил на крючок.
— Холодно. Ветер бешеный.
Скинул ботинки, сунул ноги в тапочки.
— Чем кормишь, хозяйка? Чую прекрасный запах.
— Картошка.
— Картошка царица полей. Был такой деятель в прошлом веке, кричал, что кукуруза царица полей, а он типа царь полей, лесов и рек. Царя скинули, а царицей полей оказалась картошка. На сале?
— На сале.
— А стопочку нальешь?
Инна вспомнила (назовем это так), что в холодильнике, в дверце, стоит бутылка, и водки в ней на три четверти.
Она и себе налила. И картошки взяла.
Он ел с разогретой сковороды, уплетал. С большим ломтем свежего серого хлеба. Хлеб (половину круглого каравая) он принес с собой, взял в кофейне на первом этаже. Инна и сама не раз там брала хлеб. Она уже не понимала, знала ли она эту кофейню и прежде, до аварии. В другой своей жизни.
— Ты меня слышишь?
— Что? Нет. Прости. Задумалась.
— Люба звонила. Зовет в гости.
— Когда?
— В субботу. Ремонт закончила. Хочет отметить.
— А.
— Ага. Наконец-то. Я думал, у нее навсегда ремонт. Еще по стопочке?
— Да.
— И чай. Сладкий-пресладкий, вредный-превредный.
После ужина ушел в комнату, завалился на диван, включил телевизор.
Инна мыла посуду. Медленно-медленно. Журчание воды ее успокаивало. Завернула кран. Сказала себе:
— Что, так и будешь стоять, слушать, как время капает (странные часы), иди в комнату.
Ответила себе:
— Не хочу.
— Да ладно, он вроде ничего, Федор этот.
— Ничего.
— Не злой.
— Будем надеяться. А что это за Люба с ремонтом?
— Черт ее знает.
Инна вдруг (ох уж это «вдруг») вспомнила (ох уж это «вспомнила»), что Люба — сестра Федора. Парикмахерша. Или, как сейчас говорят, стилист.
Федор там, в комнате, рассмеялся. Чему-то в телевизоре. Инне тоже захотелось залечь на диван и чему-нибудь посмеяться, желательно какой-нибудь ерунде, про тещу-отравительницу или про любовника в шкафу (пять лет там прожил, весь оброс, выходил только глубокой ночью). Да не все ли равно, чему смеяться, лишь бы не думать.
Инна вошла в комнату. Федор спал. Рот во сне полуоткрыт. Кто-то завопил с экрана: не перебивайте меня! Федор вздохнул и открыл глаза. Приподнялся.
— Ох.
— Что? Спина? (Знала, что спина!) Одеваться надо потеплее.
— Да уж. Постель разберем?
— Я разберу. Иди, зубы чисть.
— Что они там орут?
— Не знаю. Они и сами не знают.
Он ушел, Инна разложила диван. В ящике под ним лежали простынь, две подушки, два одеяла.
Инна торопливо забралась в постель, повернулась к стене. Она слышала, как он вернулся, как спросил:
— А ты не будешь зубы чистить?
Не откликнулась. Лежала неподвижно, дышала неслышно. Меньше всего она хотела сейчас разговоров, прикосновений, близости.
Выключил телевизор, погасил свет, лег на спину, затих.
Инна проснулась с тяжелой головой. Федор уже встал. Пахло овсянкой. Он всегда ее варил им на завтрак. Говорил:
— Я по овсянке академик.
Чайник засвистел.
Инна долго стояла под душем. Полегчало. Выпила аспирин.
— Мне сон приснился, — сказал Федор. — Как будто бы я прихожу к тебе в больницу, а там очередь на три этажа. И вперед не пропускают. Я говорю: я не на прием, я муж, я бутерброды принес и термос с чаем, а то ведь не доживет она до конца дня. Не пускают, стоят стеной. Ну и я встал. Вместе со всеми.
— А дальше?
— Проснулся.
Инна допила кофе, чмокнула мужа в щеку и побежала одеваться.